– О, Эндрю!

– Не плачь, дорогая. Не плачь. Это ненадолго. Это не может быть надолго, а потом мы будем вместе, понимаешь – вместе.

Не успела Грейс ответить, как его губы прижались к ее губам; они стояли, покачиваясь, как пьяные, а потом, не ослабляя объятий, опустились на землю…

Блаженство все еще не покидало их, когда они встали и, прижимаясь друг к другу, слились в последнем поцелуе, мягком и нежном… Как раз в этот момент раздался грубый, раздраженный голос, разорвавший их объятия.

– Боже милостивый! – с глубочайшим осуждением воскликнул кто-то совсем рядом.

Грейс, открывшая от страха и потрясения рот, во все глаза уставилась на отца Эндрю, который, опираясь на две палки, стоял не более чем в трех ярдах от них.

– Ты, грязный поганец! Подумать только, мой сын и… жена священника… Боже милостивый! – он поднял палку. – Убирайтесь! К чертовой матери… отсюда!

Эндрю отодвинул Грейс в сторону и закрыл ее собой. Зловеще тихим, похожим на рычание голосом, он произнес:

– Выбирай выражения или я могу позабыть, что ты мой отец.

– Забежал на минуту проведать мать, да? – глаза старика, казалось, горели красным светом. – Она знает о твоей потрясающей жене?

– Учти: я тебя предупредил.

– Предупредил? – старик уже кричал. – Хорошо, я тоже предупреждаю тебя, чертов выскочка… Еще хоть раз покажись на пороге – и я вышибу тебе мозги. И помоги мне Бог! А что касается ее, жены священника… Ха!

Эндрю замахнулся на отца, но Грейс схватила его за руку.

– Нет! Нет! Эндрю! Нет!.. О, не надо!

– Убирайся с глаз моих, – проговорил Эндрю.

– С глаз твоих? – подхватил старик. – Хорошо, уберусь. Я уберусь с твоих глаз, ты, петух из навозной кучи, – он махал палкой, подчеркивая каждое слово. – Я уберусь с твоих глаз, и пяти минут не пройдет. Я пойду прямо к этому английскому проповеднику и скажу ему, что все началось не сегодня и не вчера, я давно подозревал, что здесь что-то не то. Недаром она слонялась по нашей дороге, да боялась, как бы ее никто не увидел. Да, я ухожу.

Все еще крепко держа Эндрю за руку, Грейс видела, как старик повернулся и, пьяно покачиваясь, проворно заковылял между деревьями, как будто и не был разбит артритом.

– О, Эндрю, Эндрю, он ему все расскажет.

– Да, расскажет, – спокойно согласился Эндрю. – Он много лет выискивал в моей жизни что-нибудь такое, чем можно было бы уколоть мать, и, наконец, нашел. Будь он проклят! Но теперь бесполезно препятствовать ему, разве что пристрелить. Он расскажет.

Он перевел взгляд с удаляющейся фигуры отца на Грейс и, помолчав немного, продолжал:

– Может, это и к лучшему, потому что ни ты, ни я не осмелились бы сами признаться ему. Я всегда это сознавал, даже когда писал то письмо. Во-первых, из-за детей, во-вторых, из-за того, чтобы не причинить ему боль. Так что, возможно, это самый лучший выход – все сразу прояснится. Так или иначе, теперь ты будешь свободна. Но Боже мой! – лицо его исказила гримаса, и он резко дернул головой. – Если бы у меня был в запасе еще день или два, чтобы тебе не одной расхлебывать эту кашу. – Эндрю быстрым движением вытер лицо и спросил – Что ты будешь делать? Поедешь к тете Аджи?

Грейс покачала головой. Она была совершенно ошарашена случившимся.

– Да, да. Наверное. О, Эндрю, я не знаю, где я. Все произошло так неожиданно. Я все еще не могу поверить… и в самый последний момент.