– А теперь вы можете уйти из моего дома, из моей жизни и из жизни моего сына. Я больше никогда не захочу вас видеть.

Лилли ушла от него, шагая вверх по лестнице, ни разу не оглянувшись. Он понял, что теперь, наконец, все кончено. Мести не будет, а если бы она и состоялась, то не была бы сладкой. Они оба проиграли и теперь окончательно потеряли друг друга.

Он вышел из дома Лилли и снова направился в больницу. Там Финн долго смотрел на лицо сына.

– Поправляйся, мой дорогой мальчик, – сказал он, в первый и в последний раз в жизни поцеловав его в щеку. И ушел от них навсегда.

50

Лилли была почти рада решению Лайэма не возвращаться в Гарвард. Три месяца в больнице и еще два домашней реабилитации превратили его в типичного инвалида, и она теперь могла заботиться о нем, баловать и во всем ему потакать, сколько душе ее было угодно. Он совершенно не запомнил нападавшего и недоумевал, размышляя о причинах нападения.

– Почему именно я, мама? – спрашивал он, и она отвечала ему не менее неопределенно:

– Наверное, какой-нибудь грабитель.

С наступлением весны Лайэм сказал, что ему хотелось бы поехать в Италию, и она с радостью приняла эту идею. Лилли подумала, что это должно быть ему полезно. И, кроме того, тогда он был бы далеко от Финна, хотя тот и не делал никаких попыток с ним увидеться. Она даже не рассказала Лайэму, что именно Финн спас ему жизнь.

Они отплыли в Неаполь через несколько недель и там долго путешествовали по озерам в автомобиле с шофером. Лайэм жил своей мечтой. Он пожирал глазами пейзажи и их краски, как все художники накапливая их в тех особых отделах мозга, откуда впоследствии их можно будет извлечь, возвратившись в зимний Бостон.

Они сняли многокомнатный номер в роскошной гостинице «Вила д'Эсте». Лайэм поднимался с рассветом и бродил по берегу озера с этюдником и акварельными красками, а Лилли наконец получила возможность расслабиться и развлечься. Там никто не знал, кто она была, и никому до этого не было дела. Как всегда, она ошеломляюще красиво одевалась по последней моде, да и сама все еще была красавицей, привлекавшей к себе взоры мужчин.

– Ваша мать самая красивая из всех женщин, которых я когда-либо встречала, – говорила Лайэму одна девушка, заглядывая через его плечо на акварельный эскиз с лодками, качавшимися на водной зыби у причала – А вы – вы, несомненно, тонкий художник, это сразу видно.

Смущенный, Лайэм обернулся и посмотрел на девушку. Это была невысокая американка с премилым лицом. Ему понравились ее светлые с золотистым отливом волосы, янтарно-карие глаза и замечательная кожа. Подумалось, что в ней собрались все цвета пейзажа ранней осени, и он ответил ей улыбкой.

– Благодарю вас за комплименты, хотя, как мне кажется, последнего я не заслуживаю. По крайней мере, пока. Мне еще нужно многому научиться.

– Вы уже знаете больше, чем большинство из нас, – возразила она и, рассмеявшись, обнажила небольшие, но очень ровные зубы. – Вы вполне могли бы написать портрет своей матери. Разве не удивительна ее красота? – она преувеличенно грустно вздохнула. – Чего бы я не отдала, чтобы выглядеть так, как она!

– Вам не нужно желать никаких перемен. Вы и так выглядите превосходно, – заметил Лайэм, дивясь собственной смелости. «Может быть, причиной итальянский воздух?» – подумал юноша.

– О, спасибо, сэр, – присела она в шуточном реверансе. – Но есть женщины, которые отличаются от всех остальных, и именно такова ваша мать.

Она протянула Лайэму руку. – Меня зовут Дженни Десанто, я из Чикаго. А вы?

– Лайэм Портер Адамс, из Бостона.