Лилли вышла из старого побитого автомобиля, привезшего ее из Голвея. Сестры пристально посмотрели друг на друга.

– Я приехала домой, Сил, – наконец проговорила Лилли слабым, дрожащим голосом. – Но нашего старого дома больше нет. Лишь выгоревшая изнутри оболочка, как и все, что осталось от моих мечтаний. Буду ли я желанной гостьей? – с опаской спросила она сестру.

– Я рада тебе, как почкам в мае, – воскликнула Сил, соскакивая с лошади и обнимая Лилли. Потом они отступили друг от друга на расстояние вытянутой руки, всматриваясь в изменившиеся с годами черты. На лице Лилли лежала печать болезни. Они всегда были больше похожи на близнецов, чем на сестер, всегда знали все друг о друге, все понимали, и у Лилли не было нужды говорить Сил, что она умирает.

– Почему, почему ты не приехала домой раньше? – подавляя слезы, говорила Сил.

Лилли покачала головой.

– Теперь я дома, и остальное не имеет значения, не так ли?

Она улыбнулась, по старой привычке кокетливо наклонив голову.

– Простила ли ты меня? – с надеждой в голосе спросила она сестру.

– Разве тебя не прощали всегда? – улыбнулась Сил, и в какой-то момент они вернулись к своим прежним отношениям между обожающей младшей сестрой и самоуверенной красавицей старшей.

Они вошли в дом, обняв друг друга за талию, и Лилли рассказала ей грустную историю о том, как ее покинул Лайэм.

– Он вернется! – воскликнула Сил. – Я в этом уверена. Еще есть время.

Но Лилли покачала головой.

– Боюсь, что время от меня уходит.

В ее голосе было столько тоски, и Сил поняла, что первый раз в жизни она подумала не о себе. Что бы с нею ни происходило, она всегда была храброй, не испытывала страха и сейчас. Сил понимала, что она страдает от разрыва с сыном, и радовалась тому, что ее собственная дочь Моди в тот день отсутствовала, потому что их взаимная радость лишь подчеркнула бы одиночество Лилли.

Лилли огляделась в гостиной, касаясь знакомых предметов: семейной фотографии в серебряной рамке, скамеечки для ног с обивкой, расшитой ее матерью, бинокля, в который Уильям всегда наблюдал за птицами, и коробки для сигар из розового дерева. Она приподняла ее крышку, вдохнула аромат «Монте Кристо» и закрыла глаза. Этот запах воскресил в ней образ па лучше всякой фотографии.

Она увидела себя маленькой девочкой у него на коленях, видела, как он брал сигару, исполняя весь этот роскошный неторопливый ритуал. Па пользовался специальными золотыми ножницами и длинными деревянными спичками, которые позволял ей гасить. А потом, и это было самое лучшее, он надевал ей на палец фирменное бумажное колечко с сигары. Она видела мамми, сидевшую за своим вышиваньем, и па с газетой и снова наслаждалась той особой атмосферой покоя и безопасности, которая окружала ее, когда она была маленьким ребенком.

«Если бы… о, если бы только…» – с тоской подумала она в последний раз в своей жизни.

Известие о том, что порочная Лилли Молино вернулась в Арднаварнху, всполошило весь дом, а потом и всю деревню со скоростью лесного пожара. Любопытные служанки собирались, чтобы обсудить это событие, и скоро все узнали, что Лилли приехала домой умирать. «Это написано на ее лице», – говорили они друг другу. Выплыли наружу всевозможные старые истории и слухи, обраставшие всевозможными подробностями в толпе, собиравшейся в деревенской лавке или за парой-тройкой кружек в пивной.