Ничего другого Артур не обнаружил, но суперинтендант удовлетворился и этим и вскоре отпустил его. У выхода Артур остановился и, обернувшись, прохрипел:

– Когда вы с мистером Стрейнджуэйсом схватите того гада, который сделал это, оставьте меня с ним вдвоем на пять минут – всего на пять минуток, так, для неофициального разговора. А судье скажете, что он хотел вскочить в грузовик и смыться. Ну же, приятель, будь человеком.

И Артур подмигнул, сделавшись на мгновенье похожим на носорога, охваченного приступом безумия, и вышел. Бликли корпел еще с полчаса, но поток следов, кажется, иссяк окончательно, завещание так и не нашлось, как, впрочем, и какие-либо формулы и чертежи. К этому времени прибыло подкрепление. Одного человека Бликли отправил в деревню – осторожно порасспрашивать, возможно, кто-нибудь из местных заходил вчера вечером в парк или видел в последнее время незнакомых людей. Ничего особенного он от этих расспросов не ожидал, но в работе полицейского нулевой результат более важен, чем дедукция. Второго Бликли поставил охранять садовый домик. Третий сменил Болтера, который пошел вместе с суперинтендантом в дом.

Найджел Стрейнджуэйс, погруженный в свои перспективы и ретроспективы, по которым бродил его внутренний взор, внезапно очнулся, обнаружив, что идет он прямиком к дому своего дяди. Башни Чэтема – сооружение глубоко английское не только по архитектуре, но и по совершенному абсурду наименования. Многие поколения Марлинуортов, чьи капризы всячески поощряла и осуществляла на практике чреда покорных зодчих, объединились в стремлении соорудить совершенно немыслимый, до предела хаотичный, невнятный в облике своем дом из кирпича и булыжника. Взгляду потрясенного наблюдателя открывались балюстрады, куполы, контрфорсы, зубчатые стены, украшения в духе рококо и барочные излишества – словом, все, кроме, само собой разумеется, башен. Тем не менее, вынужден был признать Найджел, дом сохранял пусть и несколько нелепое, но все же достоинство вроде того, что ощущается в породистой старой лошади, пасущейся на ячменном поле.

Он позвонил в колокольчик и был проведен в холл, который мог показаться необъятным, если бы не острое ощущение клаустрофобии, порождаемое целой вереницей оленьих голов, казалось, дышавших в унисон на одной шее. Их надменный вид повторялся в выражении лица привратника: право, его голова с поредевшими волосами вполне могла бы, если только увенчать ее парой добрых рогов, найти свое место на стене, и любой признал бы такое соседство вполне гармоничным. Выразив мистеру Стрейнджуэйсу признательность за визит и отпустив несколько глубокомысленных и при том достаточно точных замечаний относительно погоды, Понсонби, вращаясь вокруг своей оси, как хорошо смазанный коленчатый вал, провел гостя к утренней гостиной. Как геолог, который, оголодав, теряя сознание где-нибудь среди хребтов Гималаев, при виде отрога бросается на него с топориком, Найджел испытал вдруг безумное желание высечь из этого привратника хоть какую-то искру человечности. Он стиснул его локоть и драматически зашептал на ухо: «Ужасные события произошли в Дауэр-Хаусе, Понсонби! Мистер О’Брайан найден застреленным на месте. Он мертв. Мы подозреваем худшее». Лицо привратника перерезала морщинка, не глубже скола от топорика геолога на горе в Гималаях.

– Да что вы говорите, сэр! Весьма печально. Наверняка вы захотите известить его светлость об этой трагедии.

Найджел оставил дальнейшие попытки и, обнаружив дядю в гостиной, известил его о случившейся трагедии. Лорд Марлинуорт вытаращил глаза и забормотал что-то невнятное.

– О господи! – выдохнул он, обретя наконец дар речи. – Мертв, говоришь? Застрелен? Бедняга, бедняга. Трагический исход. Подумать только, а ведь не далее как вчера вечером он сидел во главе праздничного стола, inter laetos laetissimus. Говорят, насилие порождает насилие. Жизнь, в которой было много насилия, красочная, полная приключений жизнь – она и должна была так закончиться, любая иная его смерть показалась бы странной.