Дуг Бентин с минуту стоял как вкопанный, наблюдая за тем, как ловко и красиво Даймонд работает с публикой, затем решился. Он повернулся, вышел из бара и через несколько минут возвратился, неся под мышкой свой инструмент. Пройдя меж столиков, занятых разгоряченными посетителями, он остановился как раз на границе освещенного круга, который выполнял роль сцены, и подождал, пока Даймонд обратит на него внимание.

— И еще одну, последнюю песню, — объявила Даймонд в ответ на чью-то просьбу спеть еще. — Только на этот раз я сама ее выберу.

— Спой, непременно спой, красавица, — сказал Дуг и вошел в круг света. — Будет честью для меня, если ты позволишь аккомпанировать себе.

Даймонд улыбнулась, сразу же узнав скрипача, который участвовал в записи ее демонстрационной пленки. Она с благодарностью отложила гитару и сделала знак, чтобы Дуг подошел поближе.

— Что, если сыграем что-нибудь старенькое? Как в старые добрые времена, — сказала Даймонд. — Например, классическую песню Хоука Уильямса. Это была одна из самых первых песен, которые я разучила. Ну, ребята, хватайтесь за сердце, я буду петь «Я такой одинокий, что готов расплакаться».

Скрипач улыбнулся. Песня была и вправду отличная, особенно для скрипки. Вытащив инструмент из футляра, он зажал его подбородком и кивнул Даймонд, давая понять, что готов.

Голос Даймонд, как вздох, растворился в тишине, он проникал в самые потаенные секреты, какие только могли быть у женщин и мужчин. Даже посетители в самом дальнем конце бара, очарованные песней, прекратили болтать. Медленный, грустный мотив старинной мелодии отлично подходил к бархатной темноте ночи за окном: все слушатели сидели не шелохнувшись.

У Даймонд был очень гибкий голос: он легко взмывал вверх в начале каждого куплета, и эти высокие ноты напоминали иголки на умирающей ели.

Затем голос опускался на более низкие ноты, как ночью опускается на землю туман.

Дули слышал в ее пении гораздо больше, чем просто меланхоличные слова старой песни в сопровождении грустной скрипки. Если бы Дули мог добраться до того человека, который обидел Даймонд, он свернул бы подлецу шею не задумываясь. По голосу певицы чувствовалось: она чудовищно одинока. А Дули ничего не мог с этим поделать. Да, по-видимому, кому-то удалось сильно обидеть ее. И по мнению Дули; этот кто-то должен был сполна заплатить за свою подлость.

Дуг Бентин глубоко вдохнул, возвращаясь на землю. Он хорошо помнил, что когда-то эта женщина только силой и красотой своего голоса раскрыла ему совершенно особенный мир. Руки его дрожали, когда он отнял от струн смычок и взглянул в зеленые глаза Даймонд.

Девушка отошла на полшага и поклонилась, потом жестом указала на скрипача, чтобы похлопали также и ему.

Зал бара просто бушевал аплодисментами. Мужчины и женщины повскакали со своих мест, хлопали, радостно кричали.

— Вы были великолепны, мисс Хьюстон, — сказал Дуг, провожая Даймонд в заднюю комнату. — Я бы не удивился, если бы ваше имя было написано на фасаде огромными неоновыми буквами. А та демонстрационная запись, которую мы сделали вместе, была и вправду очень хороша. — Тут Дуг остановился и добавил: — Ведь ваша фамилия Хьюстон, я не ошибся? Знаете, приходится играть с таким количеством певцов, что иногда путаешь имена.

— Вы все правильно запомнили, — ответила Даймонд, затем пожала плечами. — А что касается той записи, из нее не вышло никакого толка. Может, повезет в другой раз.

Дуг нахмурился:

— Вы не шутите? Вы проверяли сами, все ли студии прослушали вашу запись? Должен вам сказать совершенно серьезно, это была одна из лучших записей, которые я помогал делать.