Теперь ей захотелось выложить Расселу всю правду, рассказать о Джессе, о том, какой счастливой и расслабленной она чувствовала себя с ним, о единственной ночи секса, оставившей в ее сознании более глубокий отпечаток, чем полтора года, проведенные с ним.

Ли уже готова была выложить ему все это, но, к счастью, удержалась. Какой смысл рассказывать о Джессе? Будет ли это великодушно? Рассел не воспримет отказ как нужно, если сконцентрируется на ненависти к Ли за ее нечестность. Это тоже казалось неправильным. Зачем ранить его без нужды? Но и скрывать ведь нельзя, принимая во внимание общепринятые ценности — благородство, абсолютную честность и откровенность. Растерянная и измученная, Ли решила промолчать. Судя по холодности последнего замечания и выражению глаз, Рассел не расположен к дальнейшим разговорам. Зачем осложнять то, что и так тяжело?

Внезапно Рассел изумил Ли, схватив ее лицо в ладони и посмотрев прямо в глаза.

— Послушай, я знаю, ты переживаешь всего лишь обычный естественный приступ малодушия. Почему бы тебе не пожить некоторое время одной, понимаешь, как ты предложила, и все обдумать? Все продумать.

Ли мысленно вздохнула. Его умоляющий взгляд был невыносимее злости.

— Расс, я… э-э… я… — «Скажи же это, — приказала она себе, — сорви пластырь». — Боюсь, это лишь на время отодвинет неизбежное. Думаю, нам нужно покончить с этим сейчас.

Очевидно, это было правдой. Она поняла, что нет смысла — никакого смысла — затягивать разрыв, и не важно, что легче оттянуть неприятное решение. У Ли не осталось никаких сомнений — все кончено навсегда, но тем не менее собственные слова оказались настоящим шоком.

Рассел встал и подошел к двери.

— Что ж, — спокойно произнес он своим ровным тоном, который так хорошо звучал в эфире. — Полагаю, говорить больше не о чем. Я люблю тебя, Ли, и всегда буду любить, но сейчас хочу, чтобы ты ушла.

Эти слова она повторяла про себя всю дорогу домой, сидя на заднем сиденье такси, которое в первый раз ловила самостоятельно, уезжая от Рассела. Почти так же быстро, как начались, ее отношения с Расселом закончились, и вместе с ними ушла тревога, гнездившаяся в ней не один месяц. Ли глубоко вдохнула и, пока такси мчалось вверх по Шестой авеню к ее дому, наконец призналась себе, что глубоко опечалена произошедшим, но чувство облегчения все же сильнее.

Пусть к тридцати годам огромные сиськи отзовутся ей болью в пояснице

— Эмми, я повторяю вам это с вашего первого появления в моем кабинете: у вас много времени.

— Все журналы там говорят совсем о другом! — возразила она, указывая на дверь. — Разве вы не обманываете, заявляя, что у меня полно времени, а затем набиваете приемную статьями, в которых говорится, что мои яичники увядают?

Доктор Ким вздохнула. Это была красивая азиатка, в свои сорок два года выглядевшая лет на пятнадцать моложе, но не это беспокоило Эмми. Хороший врач — при каждом визите Эмми (а иногда и между ними) она заверяла, что та по-прежнему в детородном возрасте, Ким родила трех прекрасных детей, двух мальчиков и девочку, до своего тридцать первого дня рождения. Когда Эмми неоднократно спрашивала, как ей удалось сочетать мужа медицинскую школу, врачебную практику и троих детей в возрасте до пяти лет, работая при этом четыре дня в неделю и дежуря каждую третью ночь и каждые вторые выходные, доктор Ким лишь улыбалась, пожимала плечами и отвечала:

— Просто делаю это. Иногда это кажется невозможным, но все всегда так или иначе устраивается.

Лежа с разведенными ногами на медицинском столе ровно за день до своего тридцатилетия, Эмми была полна решимости снова услышать ободряющую новость.

— Расскажите мне о вашей среднестатистической пациентке, — начала Эмми, не обращая внимания на защищенный перчаткой палец доктора внутри себя.