Однако вскоре великий князь, не выдержав давления со стороны канцлера и Апраксина, все же подписал бумаги, заявив, что сделал это только для того, «чтобы понравиться императрице, но вовсе не потому, чтобы он одобрял самое дело». Тем не менее, Екатерина попросила Уильямса написать Петру Федоровичу благодарственное письмо, полагая, что он заслужил это, «хотя бы за его доброе намерение». Посол, моментально отреагировав на просьбу Екатерины, отправил послание великому князю, попросив при этом возвратить его по прочтении. «Ваше Высочество, – писал Уильямс. – Мне очень хорошо известно, насколько король, мое отечество и я сам обязаны Вашему Императорскому. Король… в состоянии оказать Вашему Императорскому Высочеству знаки своей дружбы, и он к этому очень склонен. Мое отечество, находящееся в союзе с Россией беспрерывно в течение двух столетий, всегда сохранит за то живую благодарность, что же касается меня, то моя привязанность и моя преданность особе вашего императорского высочества и ее выгодам прекратятся только с моей жизнью». А далее Уильямс продолжал: «Я не удивился тому, что Ваше Императорское Высочество воспротивились задуманным мерам к учреждению французского посольства при этом дворе. Версальские министры интриганы и предприимчивы при всех дворах, и они довольно блестящим образом доказали это в С. Петербурге… И если сегодня Франция делает вид, что ищет дружбы императрицы, то она это делает скорее с намерением повредить Великобритании, чем с целью предоставить какую-либо выгоду этой империи». Как видно, и посол, и Екатерина стремились к тому, чтобы великий князь стал их союзником в деле, направленном на сближение с Великобританией.

Каким же образом послу удалось не только быстро войти в доверие к великой княгине, но и оказывать на нее столь значительное влияние? Прежде всего Уильямс использовал для этой цели своего протеже – Станислава Понятовского, всячески поощряя его тайную связь с Екатериной. На будущего короля Польши великая княгиня произвела неизгладимое впечатление. «Ей было 25 лет, – описывал Понятовский одну из первых встреч с Екатериной. – Оправляясь от первых родов, она расцвела так, как об этом только может мечтать женщина, наделенная от природы красотой. Черные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза навыкате, много говорившие, очень длинные черные ресницы, острый носик, рот, зовущий к поцелую, руки и плечи совершенной формы; средний рост – скорее высокий, чем низкий, походка на редкость легкая и в то же время исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех столь же веселый, сколь и нрав ее … Она много знала, умела приветить, но и нащупать слабое место собеседника. Уже тогда, завоевывая всеобщую любовь, она торила себе дорогу к трону». Примечательно, что секретарь британского посла, красочно описывавший портрет своей возлюбленной, не обошел вниманием шифровальный столик, стоявший в комнате княгини. Он не преминул заметить, что «напряжение физическое пугало ее не больше, чем самый текст, каким бы… опасным ни было его содержание». Как видно, Понятовский был неплохо осведомлен о секретной переписке своего патрона с великой княгиней.

Красивый поляк, влюбленный (или изображавший влюбленность?) в Екатерину, пленил княгиню. «Мы находили необычайное удовольствие в этих свиданиях украдкой, – писала в своих «Записках» Екатерина. – Не проходило недели, чтобы не было одной, двух или трех встреч, то у одних, то у других». Роман развивался бурно, и посол этому активно способствовал, «тысячью различных способов» помогая Понятовскому связываться с Екатериной – хотя и делал это вопреки своему собственному желанию.