Но, словно в доказательство его неправоты, родня (Лоример увидел их всех, едва выйдя из такси) пребывала в веселом и жизнерадостном настроении. Приближаясь к церкви, он услышал взрыв смеха, заглушивший шум оживленной болтовни. В сторонке от основного ядра семейства Блоков стояли водители из «Би-энд-Би», собравшись в кружок на газоне и покуривая, почтительно пряча сигареты за спиной и прикрывая их ладонями. Лоример заметил Тревора один-пять, Мохаммеда, Дейва, Уинстона, Тревора два-девять и еще нескольких шоферов, которых не узнал. Они приветствовали его шумными возгласами: «Майло! Привет, Майло! Хорошо выглядишь, Майло!»

В ожидании своей очереди перед арочным проемом входа собралась вся его родня — бабушка и мама, Слободан, Моника, Комелия, Драва и малышка Мерседес. Все они выглядели наряднее, чем обычно, в новой одежде, которой он раньше не видел, были тщательно причесаны, в глаза бросалась косметика. Слободан (в оранжевом галстуке) собрал свой конский хвост в чопорный пучок; Мерседес бросилась навстречу Лоримеру — похвастаться новенькими туфельками, на которых сверкало множество серебряных пряжек.

Слободан заключил его в крепкие объятия (в новой роли главы семейства — решил Лоример), похлопал его по спине и несколько раз стиснул его плечи.

— Фил там, в конторе, — сообщил Слободан. — Думаю, отец не захотел бы, чтобы мы сегодня совсем закрылись.

— Я тоже так думаю.

— Все в порядке, Майло? — спросила Моника. — Выглядишь немножко усталым.

— Я действительно устал. А в таких местах меня всегда охватывает уныние.

— Только послушайте его, — фыркнула Моника, будто он пытался испортить всем настроение. Он отвернулся и расцеловал остальных сестер, маму и бабушку.

— Мне не хватает его, Майло, — живо проговорила мать (глаза у нее были сухие). — Хоть он ни слова не произнес за последние десять лет, а мне его все равно не хватает дома.

— У нас в Транснистрии есть поговорка, — вмешалась бабушка. — Мы говорим: «Кошке отпущено девять жизней, а человеку — девять ошибок». Думаю, Богдан даже одной ошибки и той не сделал в своей жизни.

Какая жестокая поговорка, подумал Лоример, мгновенно подсчитав в уме самые крупные ошибки, совершенные им в жизни. Девять? Почему всего девять? А что бывает после девятой ошибки? Смерть — как у кошки? А как же отличить ошибку от просчета, или недомыслия, или промаха, которые тоже претендовали на звание ошибки? Он еще проворачивал в уме этот тревожный образец транснистрийской народной мудрости, когда мужчина в темном костюме сообщил, что пришла их очередь, и все гуськом потянулись в часовню.

Только тут Лоример вспомнил, что забыл в такси купленные для могилы тюльпаны, и это как-то особенно огорчило его. Значит, он даже не мог толком сосредоточиться на похоронах отца. Все думал о себе, о своих бедах, нараставших как снежный ком. Может, в этом и состояла его ошибка номер девять? Соберись-ка, сурово одернул он себя, подобные мысли — неразумная, нелепая паника.

Молодой священник, явно ничего не знавший о Богдане Блоке, начал службу и произнес несколько заезженных, банальных фраз. Все склонили головы, когда гроб с телом медленно скрывался за занавесками, — все, кроме Лоримера, который до последнего не сводил взгляда со светлого дубового шестиугольника. Органист заиграл деловитую фугу, и Лоример напряг слух, пытаясь уловить шум невидимых механизмов, скрип приводных ремней, звук раздвигающихся и задвигающихся дверей, потрескивание пламени.