И тогда вдруг появляется тоскливое чувство зряшности, ненужности слишком многого из прожитого. Появляется обида – на самого себя, конечно.

Хреновое чувство, сын. Время терять нельзя.

Впрочем, стоит ли горевать о том, чего уже не вернешь? Остановить или переиначить что-то уже невозможно. И дослуживать свой срок тебе придется.

Но есть еще один момент, который не дает мне покоя. Не испортит ли тебя армия ? Сумеешь ли ты противостоять ежедневной, ежеминутной жесткости, суровости и даже жестокости, которая изначально заложена в армейском механизме?

Я хотел бы ошибиться, Толя, но мне кажется, что даже в письмах, даже излагая свои мысли на бумаге, ты стал более категоричным и каким-то озлобленным.

Не надо, Толя. Не превращайся в солдафона. Принимай их правила игры, если нет иного способа сосуществования с этим злом, но не становись на ту сторону баррикад. Не опускайся и не опускай свою планку. Ты – иной.

Помни, сынок, что главное для каждого из нас – всегда оставаться человеком, что бы ни происходило вокруг…

Ox, и расписался я, однако, на этот раз!

В общем, пока.

Пиши. Не забывай про нас, но помни и о том, что я тебе сказал насчет реакции матери на твои письма.

Папа.

II

Полковник Игнатенко, он же "Гнездо", побледнел и изменился в лице. Сообщение "Кукушки" подействовало на него неожиданно сильно.

– Да ничего, товарищ полковник, – заговорил офицер связи, старший лейтенант Тарасов, обслуживавший радиостанцию, когда заметил, что с начальником штаба творится что-то неладное. – Вы же знаете Сергеева – у него ребята что надо, не подведут. Выйдут к точке вовремя…

И тут случилось что-то уж совсем странное.

Игнатенко вздрогнул, мгновение помолчал, а затем крик его заполнил весь штаб.

– Я у тебя спрашивал хоть что-нибудь? Чего ты лезешь не в свое дело? Совсем охренел? Советы мне вздумал давать, умник сраный! – орал на несчастного старлея обычно сдержанный и корректный полковник.

– Товарищ полковник, я просто заметил, что вы разволновались…

– Тебя это трахает?

– Да вы побледнели совсем!

– С тобой не то что побледнеешь – загнешься! Накурил – дыхнуть нечем!

– Чего вы кричите? Мы вместе с вами здесь курили…

– Забываетесь, старший лейтенант! Не поняли, с кем разговариваете? Что за препирательство со старшим по званию? – взвизгнул Игнатенко. – На губу пойдешь у меня, сопляк!

– Извините…

– На хрен мне твои извинения?!

– Виноват, товарищ полковник.

– То-то же, – Игнатенко наконец попытался взять себя в руки и успокоиться. Через мгновение он заговорил уже более мирно:

– Вызови-ка мне немедленно заставу "Красная" и иди курить на улицу.

– Есть!

Через мгновение застава отозвалась:

– "Курица" на связи. Прием.

– "Гнездо" вызывает начальника, – бросил в микрофон рации Игнатенко. – Зови командира.

Пока там, на заставе, вызывали к рации капитана Терентьева, командира "Красной", полковник снова обернулся к старшему лейтенанту Тарасову:

– Иди-иди. Покури.

– Не хочу я больше курить, товарищ полковник. Накурился уже за утро…

– А я говорю – иди! Что тебе еще не ясно, лейтенант?! – снова заревел на весь штаб Игнатенко, распаляясь неизвестно из-за чего.

– Есть, – и Тарасов от греха подальше вышел из комнаты связи, удивленно покачивая головой: таким своего командира он еще не видел.