С американцами встретились на разминированном мосту — «америкосы» вышли на него принаряженные, в желтых кожаных ботинках, с сиреневыми цветочками, засунутыми за отвороты пилоток, и двумя ящиками виски.

Наши в грязь лицом тоже не ударили — появились при орденах, в начищенных сапогах, во главе с генералом Егоровым.

Следом за генерал-майором четверо горшковских разведчиков несли два ящика «белоголовой» — московский водки, держа тару с драгоценными бутылками с двух сторон, как носилки. Было это неловко, но все равно лучше, чем нести ящик одному человеку.

С американской стороны вперед выдвинулся зубастый лупоглазый полковник в новенькой, еще необмятой форме, надетой, видать, специально по случаю торжественной встречи с русскими, грудь полковника была украшена широким рядом цветастых орденских колодок. Егоров по сравнению с американским полковником выглядел обычным усталым дедом.

А с другой стороны, повоевал бы полковник столько, сколько воевал этот «дед», сколько не спал ночей, сколько маялся, отступая от врага и наступая на него, сколько съел лекарств, страдая от язвы желудка и приступов сердечной слабости, — то вряд ли бы выглядел так браво и зубасто, — согнулся бы, делаясь похожим на обычный лошадиный хомут.

Полковник выкрикнул что-то гортанно и, лихо раскинув руки в стороны, будто крылья, кинулся к Егорову, тот растопырил руки ответно, крякнул сдавленно, кoгда американец стиснул его в объятиях.

— ЮэСэй энд СэСэСэРэ — дрюжба! — оглушил полковник генерала лозунгом, который он специально заучил на русском языке.

Генерал глянул на Горшкова, неотступно следовавшего за ним — так было велено, — и скомандовал тихо:

— Наливай!

Горшков обернулся к Мустафе, и у того, как у фокусника, неожиданно оказались в руках сразу штук восемь граненых стаканов, насаженных один на другой, сержант Коняхин торопливо выдернул из ящика одну бутылку и рукояткой нарядного немецкого кинжала, снятого им с убитого эсэсовца, обколол сургуч со стеклянной головки. Пробку выколотил из бутылки ударом кулака.

Налил два полных стакана водки, генерал в ответ грозно глянул на него: чего ж ты делаешь, сукин сын, зачем своих спаиваешь? Спаивай лучше американцев. Коняхин смущенно покашлял в кулак.

— Извините, товарищ генерал! Учтем на будущее.

Американец влил в себя стакан водки, будто воду, даже не поперхнулся. Генерал одобрительно покосился на него и поднес к губам свой стакан. Медленно, маленькими глотками, не отрываясь, выпил.

Столпившиеся на мосту американцы дружно зааплодировали. К ним присоединились и наши. Хлопали довольные, будто в театре на хорошем спектакле. Полковник вновь потянулся к генералу Егорову, будто малое дитя к своей матке, обнял его, облобызал и прокричал заученно:

— ЮэСэй энд СэСэСэРэ — дрюжба!

— Правильно, — качнул тяжелой головой генерал, обернулся к своей свите: — А ну, ребята, наливай! Угощайте щедрее американцев!

Шум поднялся великий, такого маленький городок Бад-Шандау не слышал, наверное, со времен крестоносцев.

— Мустафа! — позвал Горшков ординарца, видя, что к нему присматривается здоровенный негр с улыбкой во всю свою многозубую белую пасть, — очень симпатичный был негр, в чине, кажется, офицерском. — А, Мустафа!

Наконец Мустафа вывинтился из толчеи людей, встал перед командиром.

— Там что-нибудь от моего пайка осталось? — спросил Горшков.