Я вообще не хотел отправляться в это путешествие. Но вернулся домой, положил нужные бумаги в кожаную папку, долго изучал карту Европы и уже решил лететь в Хельсинки. Финляндию отделял от Эстонии лишь Финский залив, наверное, это был самый простой путь.

Но тут вспомнил моего сына Тодора. И впервые у моего путешествия появилась реальная цель. Я не мог спасти Софию, такое просто не представлялось возможным. Честно говоря, я не верил, что смогу попасть в Латвию. Но я мог побывать в Югославии, найти Анналию и повидаться со своим сыном.

Следующим утром, светлым и солнечным, я улетел в Афины.

Но одним солнечным утром пришла пора расставаться. Я посмотрел на Анналию, она — на меня, и ее глаза затуманились.

— Сегодня? — спросила она.

— Да.

— Ты должен уезжать? Время пришло?

— Пришло, моя маленькая голубка.

— Я — македонская женщина и плакать не буду.

Собирать вещи мне не пришлось. Кожаную папку я засунул между двух свитеров. Анналия подошла ко мне, мы поцеловались, постояли, обнявшись. Тодор, оставшись один на матрасике, заплакал: он был еще маленьким македонцем. Анналия подняла его, принесла мне. Я поднял его над собой, улыбнулся ему, и он перестал плакать.

— Он — хороший мальчик. Я им горжусь.

— Он приносит мне радость.

— Я благодарен тебе за его портрет. Если время от времени ты сможешь рисовать новые и посылать их мне...

— Ты их получишь.

Я уже подошел к двери, когда она спросила:

«Ты вернешься, Ивен?»

— Да. Обязательно.

— Может, у Тодора будет много братьев.

Я повернулся к ней и растворился в блеске ее глаз. Латвия, в конце концов, находилась далеко-далеко. Поэтому я вошел в домик и запер дверь. Мы уложили Тодора спать на его матрасик и провели еще один жаркий час в объятиях другу друга, прежде чем я вновь вышел из домика.

Меня это обстоятельство не радовало. Насколько я понимал, службы внутренней безопасности действовали в СССР куда эффективнее, чем в странах-сателлитах. Даже в Венгрии и Польше полиция могла отвести глаза, если кто-то занимался не антивенгерской или антипольской, а антисоветской деятельностью. В СССР на такое рассчитывать не приходилось.

Кроме того, в Восточной Европе у меня хватало друзей, которые находились в конфронтации с правящими режимами. Друзья у меня были и в Советском Союзе — армянские националисты, украинцы и белорусы, но все они находились под колпаком КГБ.

И главное — я никогда не бывал в России. Новое и неизвестное всегда ужасает.

В конце концов, с маршрутом я определился. На север Югославии — к Белграду. Далее, в Венгрию, огибая Будапешт с востока. Через Чехословакию в Польшу, с остановкой в Кракове или Люблине. Из Польши — в Литву, оттуда — в Латвию, а потом...

Потом домой, куда же еще.

Разумеется, домой хотелось бы добраться более простым и коротким путем. Если в мне удалось попасть в Латвию, я полагал, что сумею перебраться оттуда в Финляндию. Если в я решил, что территория России слишком опасна, то смог бы перебраться из Польши в Финляндию или Швецию, а уж оттуда двинуться на запад, через Германию или Францию. Любой из маршрутов занял бы много времени, но как раз я не мог пожаловаться на его недостаток. Потому что не мог вернуться в Штаты до того, как ККРД придет к власти. Революция, конечно, могла потерпеть поражение, для большинства революций этим все и заканчивалось, но, если бы верные диктатору войска при помощи ЦРУ взяли бы верх над ККРД, никто не смог бы обвинить меня в том, что я приложил к этому руку.