—А они тебя обвиняют? — спросил Николас.

— Да им и не надо этого делать. Я и так это вижу по тому, как они смотрят на меня.

—А ты не думаешь, что ты чуточку, ну вот самую малость, несправедлива к ним? — осторожно спросил Николас. — Я уверен, что они обвиняют тебя ничуть не больше, чем, например, я. Словом, как бы там ни было, я понимаю, что ты сейчас переживаешь.

—Никто не может этого понять, — упрямо сказала Джессика.

— Никто? — с вызовом переспросил Николас. — А я вот переживал то же самое восемь лет назад, когда мне было десять лет, а Регине — восемь. Моя семья арендовала тогда летний дом в штате Мэн, такую старую деревянную хижину на утесе с видом на океан. Ну, и как-то раз родители оставили меня присматривать за Региной, а сами отправились покататься на лодке с приятелями. А мы с Региной были тогда... ну на таком этапе ненависти друг к другу, и я просто дал ей делать все, чего ей захочется, не обращая на нее особенного внимания. И спустя пару часов после ухода наших родителей на чердаке, где спали мы с Региной, вспыхнул пожар. Меня охватила паника, я выбежал из дома. А Регина следом за мной не выскочила, но я... я был слишком перепуган, чтобы возвращаться в дом и искать там ее. Дом сгорел дотла, и в течение нескольких часов после этого я был убежден, что убил ее. И я чувствовал, что тоже не заслуживаю права жить. Я не сомневался, что и мои родители испытывают такое же чувство... ну, пока мой отец не сообразил, что со мной творится. И он сказал мне, что никто, мол, и не рассчитывал, что я стану проявлять героизм ценой собственной жизни... что я, мол, всего-навсего человек. Не знаю, понял ли я тогда, что он хотел этим сказать, но теперь-то я это понимаю. Ты вела себя совершенно по-человечески, Джессика. Ты не сделала абсолютно ничего, чтобы повредить своей сестре, и я готов поклясться, что уж тебя-то она меньше всех винила бы в этом. Эта ситуация была тебе совершенно неподвластна.

Джессика терпеливо выслушала рассказ Николаса. Конечно, он был одним из самых добрых людей, когда-либо встречавшихся ей. И все же этого было недостаточно.

—Спасибо, что пытался меня утешить, Николас, только я сейчас не в том настроении, чтобы слушать сказочки.

—Сказочки? Но, Джес... это же была одна из самых страшных вещей, через которые мне когда-либо доводилось пройти.

— Но ведь Регина-то не погибла.

—Нет, слава богу. Пока я не смотрел туда, она выскользнула из дома и отправилась обследовать одну из тамошних пещер. Она вернулась попозже в тот же вечер.

—Она вернулась...— с горечью повторила Джессика, и слезы снова хлынули у нее из глаз. — Но я-то могу никогда больше не увидеть свою сестру.

И в отчаянии она бросилась Николасу на грудь, давая выплеснуться своим страданиям.

Сердце Элизабет воспряло в надежде, когда у лачуги остановился какой-то автомобиль и несколько раз громко просигналил сиреной. Кто-то приехал за ней!

И почти мгновенно ее дух, словно под тяжестью свинцового груза, упал, упал куда-то вниз, к подошвам ее белых больничных туфелек: она услышала, как в замке входной двери поворачивается ключ! Нет, никто не собирался вышибать дверь, чтобы спасти ее. Это был всего лишь Карл, вернувшийся домой с работы. И невыносимая боль одиночества ничуть не ослабла от того, что Элизабет увидела его. Его присутствие всего лишь напомнило ей, что она находилась в руках безумца и что уж лучше ей начинать привыкать к одиночеству, предстоящему ей в грядущие дни и — боже, да не ужели такое возможно? — недели.

Карл привез немного гамбургеров и чипсов, купленных им в какой-то забегаловке, и теперь он выкладывал пакеты на стол, перед которым Элизабет провела весь этот долгий ужасный день. Она обнаружила, что аромат горячей пищи почти мучителен для нее, и надеялась, что Карл сию же минуту развернет все это.