|
Даже Эвердики оживились и разговаривали очень громко. Старая консульша придумала новое нежное прозвание для своего супруга. «Ах, ты мой барашек!» – восклицала она, и чепец на ее голове трясся от наплыва чувств. Разговор стал общим: Жан-Жак Гофштеде затронул свою излюбленную тему – путешествие в Италию, куда пятнадцать лет назад ему довелось сопровождать одного богатого гамбургского родственника. Он рассказывал о Венеции, о Риме и Везувии, о вилле Боргезе , где Гете написал несколько сцен своего «Фауста», восхищался фонтанами времен Возрождения, щедро дарующими прохладу, аллеями подстриженных деревьев, в тени которых так сладостно бродить… И тут кто-то вдруг упомянул о большом запущенном саде Будденброков, начинавшемся сразу за Городскими воротами. – Честное слово, – отозвался старик Будденброк, – меня и сейчас еще досада берет, что я в свое время не удосужился придать ему несколько более благообразный вид! Недавно я там был; стыд, да и только – какой-то девственный лес! А какой был бы прелестный уголок, если бы посе-ять газоны, красиво подстричь деревья… Но консул решительно запротестовал: – Помилуйте, папа! Я с таким наслаждением гуляю летом в этих зарослях, и мне страшно даже подумать, что эту вольную прекрасную природу обкромсают садовые ножницы. – Но если эта вольная природа принадлежит мне, то разве я, черт побери, не вправе распо-ряжаться ею по своему усмотрению?.. – Ах, отец, когда я отдыхаю там под разросшимися кустами, в высокой траве, мне, право, кажется, что я принадлежу природе, а не то, что у меня есть какие-то права на нее… – Кришан, не объедаться, – внезапно крикнул старый Будденброк. – Тильде – той ничего не сделается, уписывает за четверых, эдакая обжора-девчонка. И правда, тихая худенькая девочка с длинным старческим личиком творила настоящие чу-деса. На вопрос, не хочет ли она вторую тарелку супу. Тильда протяжно и смиренно отвечала: «Да-а, по-о-жалуйста!» Рыбу, а также ветчину она дважды брала с блюда, нацеливаясь на самые большие куски, и заодно горой накладывала себе овощей; деловито склонившись над тарелкой и не сводя с нее близоруких глаз, она все пожирала неторопливо, молча, огромными кусками. В от-вет на слова старика она только протянула дружелюбно и удивленно: «О го-о-споди, дядюшка!» Она не оробела и продолжала есть, с инстинктивным, неутолимым аппетитом бедной родствен-ницы за богатым столом, хоть и знала, что это не принято и что над нею смеются; улыбалась без-различной улыбкой и снова и снова накладывала себе на тарелку, терпеливая, упорная, голодная и худосочная. 6 Но вот на двух больших хрустальных блюдах внесли плеттен-пудинг – мудреное много-слойное изделие из миндаля, малины, бисквитного теста и заварного крема; в тот же миг на ниж-нем конце стола вспыхнуло пламя: детям подали их любимый десерт – пылающий плум-пудинг. – Томас, сынок, сделай одолжение, – сказал Иоганн Будденброк, вытаскивая из кармана панталон увесистую связку ключей, – во втором погребе, на второй полке, за красным бордо, две бутылки, понял? Томас, охотно выполнявший подобные поручения, выбежал из-за стола и вскоре воротился с бутылками, запыленными и покрытыми паутиной. Но едва только из этой невзрачной оболочки полилась в маленькие бокальчики золотисто-желтая сладкая мальвазия, пастор Вундерлих встал и, подняв бокал, начал в мгновенно наступившей тишине провозглашать тост. Он говорил, изящно жестикулируя свободной рукой и слегка склонив голову набок, – причем на его бледном лице иг-рала тонкая и чуть насмешливая улыбка, – говорил тем непринужденным, дружеским тоном, ко-торого он любил держаться даже в проповедях: – Итак, добрые друзья мои, да будет нам позволено осушить бокал этой превосходной влаги за благоденствие наших досточтимых хозяев в их новом, столь великолепном доме! За благоден-ствие семьи Будденброков и всех ее членов, как сидящих за этим столом, так и отсутствующих! Vivat! «Отсутствующих? – думал консул, склоняя голову перед поднятыми в честь его семьи бока-лами. |
