|
Сегодня он явился без перчаток; руки у него были белые, с длинными пальцами и вздутыми синеватыми жилами. Тони в упор смотрела на его розовое лицо, на бородавку возле носа, на глаза, тускло-голубые, как у гуся. – Нет, нет, – испуганно и торопливо забормотала она. И добавила: – Я не даю вам согласия! Она старалась сохранить твердость, но уже плакала. – Чем заслужил я эти сомнения, эту нерешительность? – спросил он упавшим голосом, почти с упреком. – Вы избалованы нежной заботой, любовным попечением… Но клянусь вам, заверяю вас честным словом мужчины, что я буду вас на руках носить, что, став моей женой, вы ничего не лишитесь, что в Гамбурге вы будете вести достойную вас жизнь… Тони вскочила, высвободила руку и, заливаясь слезами, в отчаянии крикнула: – Нет, нет! Я же сказала: нет! Я вам отказала! Боже милостивый, неужто вы этого не пони-маете? Тут уж и г-н Грюнлих поднялся с места. Он отступил на шаг, растопырил руки и произнес решительным тоном человека, оскорбленного в своих лучших чувствах: – Разрешите заметить вам, мадемуазель Будденброк, что я не могу позволить оскорблять себя подобным образом. – Но я нисколько не оскорбляю вас, господин Грюнлих, – отвечала Тони, уже раскаиваясь в своей горячности. О, господи, и надо же, чтобы все это случилось именно с ней! Она не ожидала столь настойчивых домогательств и думала, что достаточно сказать: «Ваше предложение делает мне честь, но я не могу принять его», чтобы разговор более не возобновлялся. – Ваше предложение делает мне честь, – произнесла она, стараясь казаться спокойной, – но я не могу принять его… А теперь я должна… должна вас оставить. Простите, у меня больше нет времени! Господин Грюнлих преградил ей дорогу. – Вы отвергаете меня? – беззвучно спросил он. – Да, – ответила Тони и из учтивости добавила: – К сожалению. Тут г-н Грюнлих громко вздохнул, отступил на два шага назад, склонил туловище вбок, ткнул пальцем вниз – в ковер – и вскричал страшным голосом: – Антония! Несколько мгновений они так и стояли друг против друга: он в позе гневной и повелитель-ной, Тони бледная, заплаканная, дрожащая, прижав к губам взмокший платочек. Наконец он от-вернулся и, заложив руки за спину, дважды прошелся по комнате, – как у себя дома! – затем оста-новился у окна, вглядываясь в сгущающиеся сумерки. Тони медленно и осторожно направилась к застекленной двери, но не успела дойти и до се-редины комнаты, как г-н Грюнлих вновь очутился подле нее. – Тони, – почти шепотом проговорил он, тихонько дотрагиваясь до ее руки, и опустился, медленно опустился перед ней на колени; его золотисто-желтые бакенбарды коснулись ее ладо-ни. – Тони, – повторил он, – вот до чего вы меня довели!.. Есть у вас сердце в груди, живое, тре-петное сердце? Тогда выслушайте меня… Перед вами человек, обреченный на гибель! Человек, который будет уничтожен, если… человек, который умрет от горя, – вдруг спохватился он, – если вы отвергнете его любовь! Я у ваших ног… Достанет ли у вас духа сказать: вы мне отвратитель-ны? – Нет, нет! Тони неожиданно заговорила успокаивающим голосом. Она уже не плакала больше, чувство растроганности и сострадания охватило ее. Бог мой, как же он ее любит, если эта история, на ко-торую она смотрела равнодушно, даже как-то со стороны, довела его до такого состояния! Воз-можно ли, что и ей пришлось пережить подобное? В романах Тони читала о таких чувствах. А теперь вот, в жизни, господин в сюртуке стоит перед ней на коленях и умоляет ее!.. Мысль выйти за него замуж казалась ей нелепой, ибо она находила его смешным… Но в это мгновенье… право же, ничего смешного в нем не было! Его голос, его лицо выражали столь непритворный страх, столь пламенную и отчаянную мольбу. |
