|
Последнее слово она произносила, четко скандируя слоги. А не то торжественно заявляла: «Отец (во всех других случаях она звала консула „папа“), я никогда не дам ему своего согласия». Все бы так и застряло на этой точке, если бы дней через десять, то есть как раз в середине июля, после объяснения родителей с дочкой в малой столовой, не произошло новое событие. День уже клонился к вечеру, теплый, ясный день. Консульша куда-то ушла, и Тони с рома-ном в руках в одиночестве сидела у окна ландшафтной, когда Антон подал ей карточку. И прежде чем она успела прочитать имя, стоявшее на ней, в комнату вошел некто в сборчатом сюртуке и гороховых панталонах. Само собой разумеется, это был г-н Грюнлих; лицо его выражало мольбу и нежность. Тони в ужасе подскочила на стуле и сделала движение, точно намеревалась спастись бег-ством в большую столовую. Ну как прикажете разговаривать с человеком, который сделал ей предложение? Сердце отчаянно колотилось у нее в груди, лицо покрылось бледностью. Покуда г-н Грюнлих находился вдали, серьезные разговоры с родителями и внезапная значительность, при-обретенная ее собственной персоной, которой надлежало принять важное решение, очень занима-ли Тони. Но вот он опять здесь! Стоит перед ней! Что будет? Она чувствовала, что готова запла-кать. Г-н Грюнлих направлялся к ней, растопырив руки и склонив голову набок, как человек, собирающийся сказать: «Вот, я перед тобой! Убей меня, если хочешь». – Это судьба! – воскликнул он. – Вы первая, кого я вижу здесь, Антония! – Да, так он и ска-зал: «Антония»! Тони застыла с книгой в руках, потом выпятила губки и, сопровождая каждое свое слово, кивком головы снизу вверх, в негодовании крикнула: – Да… как… вы… смеете! Но слезы уже душили ее. Господин Грюнлих был слишком взволнован, чтобы обратить внимание на этот возглас. – Разве я мог еще дожидаться?.. Разве я не должен был вернуться сюда? – проникновенным голосом спрашивал он. – На прошлой неделе я получил письмо от вашего папеньки; письмо, ко-торое окрылило меня надеждой. Так мог ли я еще дольше пребывать в состоянии неполной уве-ренности, мадемуазель Антония? Я не выдержал… Вскочил в экипаж и помчался сюда… Я снял несколько комнат в гостинице «Город Гамбург»… Я приехал, Антония, чтобы из ваших уст услышать последнее, решающее слово, которое сделает меня несказанно счастливым! Тони остолбенела от изумления; слезы высохли у нее на глазах. Так вот чем обернулось ди-пломатическое послание консула, которое должно было отложить всякое решение на неопреде-ленный срок! Она пробормотала подряд раза три или четыре: – Вы ошибаетесь… Вы ошибаетесь! Господин Грюнлих пододвинул одно из кресел вплотную к ее стулу у окна, уселся, заставил Тонн опуститься на место, наклонился и, держа в своих руках ее помертвевшую руку, продолжал взволнованным голосом: – Мадемуазель Антония… С первого мгновенья, с того самого вечера… Вы помните этот вечер?.. Когда я впервые увидел вас в кругу семьи… ваш облик, такой благородный, такой ска-зочно прелестный, навек вселился в мое сердце… – Он поправился и сказал: «внедрился». – С того мгновенья, мадемуазель Антония, моим единственным страстным желаньем стало: завладеть вашей прекрасной рукой. Так претворите же в счастливую уверенность ту надежду, которую подало мне письмо вашего папеньки. Правда? Я ведь могу рассчитывать на взаимность?.. Могу быть уверен в ней? – С этими словами он сжал ее руку и заглянул в ее широко раскрытые глаза. Сегодня он явился без перчаток; руки у него были белые, с длинными пальцами и вздутыми синеватыми жилами. Тони в упор смотрела на его розовое лицо, на бородавку возле носа, на глаза, тускло-голубые, как у гуся. – Нет, нет, – испуганно и торопливо забормотала она. |
