|
Так, например, вооружась десертной ложкой, он отставлял руку, вперял взор в одну из статуй на шпалерах и, как бы ни к кому не обращаясь, но тем не менее вслух, произносил: – Видит бог, я в себе не волен: я уже съел изрядный кусок этого пудинга, но он так вкусен, что мне приходится просить у нашей щедрой хозяйки еще кусочек! При этом он лукаво поглядывал на консульшу. Он беседовал с консулом о делах и о полити-ке, высказывая серьезные и дельные суждения; болтал с консульшей о театре, о приемах в обще-стве и о туалетах; у него нашлось приветливое слово для Тома, Христиана, для бедной Клотильды, даже для маленькой Клары и для мамзель Юнгман. Тони молчала, и он не пытался заговаривать с нею, а только время от времени, склонив набок голову, смотрел на нее, и взор его выражал горесть и надежду. Господин Грюнлих откланялся, оставив по себе впечатление, еще более выгодное, чем в свой первый визит. – Он очень хорошо воспитан, – сказала консульша. – И к тому же весьма почтенный человек и добрый христианин, – подтвердил консул. Христиан с еще большим совершенством воспроизвел жесты г-на Грюнлиха и его манеру говорить, а Тони, мрачно нахмурив брови, пожелала всем доброй ночи. Ее тяготило смутное предчувствие, что она отнюдь не в последний раз видела этого господина, сумевшего столь быст-ро покорить сердце ее родителей. И правда, вернувшись как-то вечером из гостей, она обнаружила, что г-н Грюнлих, удобно расположившись в ландшафтной, читает консульше «Уиверли» Вальтера Скотта , – надо отдать ему справедливость, с отличным произношением, ибо, путешествуя по надобностям своего «жи-вого дела», он частенько, по его словам, бывал и в Англии. Тони уселась в сторонке с другой кни-гой, и г-н Грюнлих кротко обратился к ней: – То, что я читаю, вам, видимо, не по вкусу, мадемуазель? На что Тони все так же колко и саркастически ответила нечто вроде: – Да, нимало. Он не смутился и начал рассказывать о своих безвременно скончавшихся родителях. Отца своего, проповедника и пастора, он охарактеризовал как человека, преисполненного христианских чувств, но в то же время и весьма светского. Тем не менее г-н Грюнлих вскоре отбыл в Гамбург. Тони не было дома во время его про-щального визита. – Ида, – сказала Тони мамзель Юнгман, поверенной всех ее тайн, – этот человек уехал! На что Ида ответила: – Вот посмотришь, деточка, он еще вернется. Неделю спустя в маленькой столовой разыгралась следующая сцена: Тони спустилась вниз в девять часов утра и была очень удивлена, застав отца еще сидящим за столом вместе с консуль-шей. Она подставила родителям лоб для поцелуя, уселась на свое место, свежая, проголодавшаяся, с сонными еще глазами, положила сахар в кофе, намазала маслом хлеб, придвинула к себе зеленый сыр. – Как хорошо, папа, что я застала тебя! – проговорила она, обертывая салфеткой горячее яй-цо и стуча по нему ложечкой. – Я сегодня решил дождаться нашей сонливицы, – отвечал консул. Он курил сигару и непрерывно похлопывал по столу свернутой газетой. Консульша нето-ропливо закончила свой завтрак и грациозно откинулась на спинку стула. – Тильда уже хлопочет на кухне, – многозначительно продолжал консул, – и я тоже давно принялся бы за работу, если бы нам, твоей матери и мне, не нужно было обсудить с нашей дочкой один серьезный вопрос. Тони, прожевывая бутерброд, посмотрела на отца и потом перевела взгляд на мать со сме-шанным чувством испуга и любопытства. – Поешь сперва, дитя мое, – сказала консульша. Но Тони, вопреки ее совету, положила нож и воскликнула: – Только, ради бога, не томи меня, папа! Консул, по-прежнему хлопая по столу газетой, повторил за женой: – Ешь, ешь! Тони в молчанье и уже без всякого аппетита допивала кофе и доедала яйцо и хлеб с сыром, – она начала подозревать, о чем будет речь. |
