|
– О, в самом деле? Это писатель весьма выдающийся, – заметил он. – Прошу прощения, я позабыл, как звать вашего младшего сына, госпожа консульша. – Христиан. – Прекрасное имя! Мне очень нравятся имена, которые, если можно так сказать, – г-н Грюн-лих снова обернулся к хозяину дома, – уже сами по себе свидетельствуют, что носитель их хри-стианин. В вашем семействе, насколько мне известно, из поколения в поколение переходит имя Иоганн. Как при этом не вспомнить о любимом ученике спасителя? Я, например, разрешите заме-тить, – словоохотливо продолжал он, – зовусь, как и большинство моих предков, Бендикс. Имя это, в сущности, лишь просторечное сокращение от Бенедикта … И вы тоже погружены в чтение, господин Будденброк? Ах, Цицерон! Нелегкая штука речи этого великого римского оратора. «Quousquetandem, Catilina?» Хэ-эм. Да, я тоже еще не совсем позабыл латынь. Консул сказал: – В противоположность моему покойному отцу, я никогда не одобрял этого систематиче-ского вдалбливанья латыни и греческого в головы молодых людей. Ведь есть так много серьезных, важных предметов, необходимых для подготовки к практической жизни… – Вы высказываете мое мнение, господин консул, – поторопился вставить г-н Грюнлих, – которое я еще не успел облечь в слова! Это трудное и, по-моему, с точки зрения морали, не слиш-ком полезное чтение. Не говоря уж обо всем прочем, в этих речах, насколько мне помнится, есть места прямо-таки предосудительные. Все замолчали, и Тони подумала: «Ну, теперь мой черед», ибо взор г-на Грюнлиха обратился на нее. И правда, настал ее черед. Г-н Грюнлих вдруг подскочил на стуле, сделал короткое, судо-рожное и тем не менее грациозное движение рукой в сторону консульши и страстным шепотом проговорил: – Прошу вас, сударыня, обратите внимание! Заклинаю вас, мадемуазель, – здесь голос его зазвучал уже громче, – не двигайтесь! Обратите внимание, – он снова перешел на шепот, – как солнце играет в волосах вашей дочери! В жизни не видывал более прекрасных волос! – во внезап-ном порыве восторга уже серьезно воскликнул он, ни к кому в отдельности не обращаясь, а как бы взывая к богу или к собственному сердцу. Консульша благосклонно улыбнулась, а консул сказал: – Право, не стоит забивать девочке голову комплиментами. Тони молча нахмурила брови. Через минуту-другую г-н Грюнлих поднялся. – Не буду дольше мешать вам, сударыня, я и так злоупотребил… Ведь я пришел по делу… но кто бы мог устоять… теперь мне пора… Если я смею просить господина консула… – Я была бы очень рада, – сказала консульша, – если бы вы на время своего пребывания здесь избрали наш дом своим пристанищем. Господин Грюнлих на мгновенье онемел от благодарности. – Я бесконечно признателен, сударыня, – растроганно произнес он наконец. – Но не смею злоупотреблять вашей любезностью. Я снял несколько комнат в гостинице «Город Гамбург». «Несколько комнат», – подумала консульша, то есть именно то, что она и должна была по-думать, по замыслу г-на Грюнлиха. – Во всяком случае, – заключила она, еще раз сердечно протягивая ему руку, – я надеюсь, что мы видимся не в последний раз. Господин Грюнлих поцеловал руку консульши, подождал несколько секунд, не протянет ли ему Тони свою, не дождался, описал полукруг верхней частью туловища, отступил назад, сделав очень длинный шаг, еще раз склонился, широким жестом надел свою серую шляпу, предвари-тельно откинув голову, и удалился вместе с консулом. – Весьма приятный молодой человек, – объявил консул, когда возвратился к своим и снова подсел к столу. – А по-моему, он кривляка, – налегая на последнее слово, позволила себе заметить Тони. |
