|
– Тони! Господь с тобой! Что за суждение – возмутилась консульша. – Молодой человек, в такой мере проникнутый христианскими чувствами… – И вдобавок весьма благовоспитанный и светский! – дополнил консул. – Ты сама не знаешь, что говоришь! – Супруги из взаимной учтивости иногда менялись точкой зрения; это давало им большую уверенность в незыблемости их авторитета. Христиан наморщил свой большой нос и сказал: – До чего же он напыщенно выражается! «Вы заняты беседой!» А мы сидели молча. «Эти маки в конце сада – наилучшее его украшение! Я помешал, я вторгся в недра семьи! Никогда не видывал более прекрасных волос…» – И Христиан до того уморительно передразнил г-на Грюн-лиха, что даже консул не удержался от смеха. – Да, он ужасно кривляется, – снова начала Тони. – И все время говорит о себе! Его «дело живое», он любит природу, он предпочитает какие-то там имена, его зовут Бендикс… Нам-то ка-кое до этого дело, скажите на милость! Что ни слово, то похвальба! – под конец даже злобно вы-крикнула она. – Он говорил тебе, мама, и тебе, папа, только то, что вы любите слышать, чтобы втереться к вам в доверие! – Тут ничего дурного нет. Тони, – строго отвечал консул. – Человек, попав в незнакомое об-щество, старается показать себя с наилучшей стороны, выбирает слова, желая понравиться, – вполне понятно… – А по-моему, он приятный человек, – кротко протянула Клотильда, хотя она была един-ственной, кого г-н Грюнлих не удостоил ни малейшего внимания. Томас от суждения воздержался. – Короче говоря, – заключил консул, – он хороший христианин, дельный, энергичный и об-разованный человек. А тебе, Тони, взрослой восемнадцатилетней девице, с которой он так мило и галантно обошелся, следовало бы быть посдержаннее на язык. У всех у нас есть свои слабости, и – уж извини меня, Тони, – не тебе бросать камень… Том, нам пора за работу! Тони буркнула: «Золотисто-желтые бакенбарды», – и нахмурила брови, как хмурила их уже не раз в этот вечер. 2 – О, как я был огорчен, мадемуазель, что не застал вас, – объявил г-н Грюнлих несколькими днями позднее, встретив на углу Брейтенштрассе и Менгштрассе Тони, возвращавшуюся домой с прогулки. – Я позволил себе нанести визит вашей матушке и очень сетовал, узнав о вашем отсут-ствии. Но теперь я бесконечно счастлив, что все же встретил вас. Фрейлейн Будденброк пришлось остановиться, поскольку г-н Грюнлих заговорил с нею; но, полузакрыв внезапно потемневшие глаза, она так и не подняла их выше уровня груди г-на Грюн-лиха, и на ее губах появилась та насмешливая и беспощадно жестокая улыбка, которой молодые девушки обычно встречают мужчину, от которого они решили тут же отвернуться. Губы ее шеве-лились. Что ему ответить? Надо найти слово, которое раз и навсегда оттолкнет, уничтожит этого Бендикса Грюнлиха, внушит ему уважение к ней и в то же самое время больно его ранит. – Не могу сказать того же о себе, – ответила она, так и не отводя взора от груди г-на Грюн-лиха. Выпустив эту коварную и ядовитую стрелу, она отвернулась, закинула голову и, вся красная от гордого сознания своей находчивости и саркастической язвительности, пошла домой, где ей сообщили, что г-н Грюнлих зван к ним в следующее воскресенье отведать телячьего жаркого. И он явился. Явился в несколько старомодном, но хорошо сшитом широком сюртуке, при-дававшем ему серьезный и солидный вид, все такой же розовый, улыбающийся, с аккуратно рас-чесанными на пробор жидкими волосами и пышно взбитыми бакенбардами. Он ел рыбу, запечен-ную в раковинах, суп жюльен, телячье жаркое с гарниром из картофеля и цветной капусты под бешемелью, мараскиновый пудинг и пумперникели с рокфором, сопровождая каждую перемену блюд похвальным словом, не лишенным даже некоторого изящества. |
