— Человечек — очень убогое существо, — хохотнула хозяйка, а ее волко-человеческая свита принялась поддакивать на разные голоса.

— Таким нас создал Единый, — хмыкнул я, ожидая, что упоминание Творца выведет ведьму из себя и она, разразившись бранью, сменит напыщенный тон на естественный. Увы, просчитался. Колдунья осталась спокойна.

— Я вовсе не собираюсь состязаться с Единым, но я умею создавать более совершенных существ, нежели люди, — сообщила колдунья с усмешкой в голосе. — Мои дети не нуждаются в еде и питье, они никогда не болеют, они способны видеть и при свете солнца, и во тьме. И каждый из них сильнее, нежели любой человечек, вроде тебя.

— Вот это меня и беспокоит, — вздохнул я, понимая, что слова уже ничего не изменят в моей судьбе. Если ведьма собирается меня убить, то все равно убьет.

— Что может беспокоить того, кто стоит на волосок от смерти?

— Волосок, это не так и мало, — изрек я, стараясь, чтобы прозвучало весомо и мудро. — Меня тревожит собственное непонимание. Умереть не страшно, но страшно умирать, если ты чего-то не понимаешь. А я так и не понял — откуда берутся вервольфы?

Видимо, слово вервольфы не очень нравится оборотням, потому что от стен раздался скрежет зубов и глухое рычание.

— Что же, я окажу тебе такую честь, и ты увидишь, как появляются мои дети.

Ведьма довольно легко сошла со своего трона, подошла ближе. Жаль, в темноте я мог только определить ее рост и рассмотреть контур женщины — довольно высокая, под шесть футов, рослая, но не толстая. Для тысячелетней бабки сохранилась неплохо.

Мы долго шли по тоннелю, пока не уперлись в тупик, оказавшийся дверью.

— Открой, — приказала колдунья одному из своих «деток» и тот немедленно повиновался.

За дверью располагался не то еще один коридор, не то длинный и узкий зал, где было чуть-чуть посветлее, нежели в прочих помещениях, так что моим глазам понадобилось время, чтобы привыкнуть. Но прежде чем я начал что-то различать, почувствовал обжигающий жар, исходивший от низкого свода, словно там стоит плавильный котел. Потом в нос ударили запахи человеческих и звериных нечистот, пота и шерсти. Но сильнее всего здесь пахло болью и страхом. И неправда, что страдания не пахнут. Они прямо-таки источают запахи, просто не все способны их ощущать.

Постояв, немного обвыкнув, увидел, что от потолка идет множество трубок, из которых падают вниз светлые и явно горячие капли, бившие по головам людей, торчавших из колодок. А напротив, в деревянные оковы заключены волки.

Волки и люди одинаково стенали от боли, когда очередная раскаленная капля (уж не серебро ли это?), раскалывалась о голову, а кто из них издавал человеческий стон, а кто волчий хрип, уже не понять.

— Что это? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и ровно, чтобы в нем не отразился тот ужас, что я сейчас испытал. То, что предстало перед глазами, я не видел ни в одной пыточной. А здесь, как я видел, пытали юношей, почти подростков.

— Это рождаются мои дети, а муки — во их же благо, — с гордостью сообщила колдунья. Радуясь моему недоумению, смешанному со страхом, сказала. — Любые роды сопровождаются болью. Тебе, как мужчине, этого не понять, но я это хорошо помню, потому что, пусть и очень давно, когда я сама была женщиной, я тоже рожала, многократно испытывая муки, любя своих новорожденных детей и ненавидя их за причиненную мне боль. Так пусть же мои новые дети, появляясь на свет, сами почувствуют боль, что испытывала их мать, зато познают и счастье. Боль и счастье неразделимы, как любовь и ненависть. Людей и волков во все времена связывала взаимная ненависть, а это чувство гораздо сильнее других, потому что из него вырастает любовь.