Постарался отрешиться от чувств: они будут только мешать. Попросил Сира ассистировать: заодно посмотрит. Да и мать всё-таки…

Марта и Анже покосились на окровавленную Одану у меня на руках. Одинаково, так, будто я её убил. Это неприятно кольнуло: вот, значит, как вы ко мне относитесь!

А ведь убил…

Хадершет, да не для опытов, не из ревности, не со злости! Хоть ты, Анже, подумай: разве я мог?!

— Потом объясню. И не надо поминать Светоносного! Но молиться, Марта, молись, чтобы сумел вернуть. Если что, поживи с детьми. Деньги… Деньги через Сира покажу.

Даже кухарка поняла, на что я намекал. А я и не скрывал: могу не вернуться. Или не захочу возвращаться.

Сбежавшиеся на причитания Марты дети молчаливо переводили глаза с Оданы на окровавленный нож в руках Элькасира. На него, к слову, никто не подумал, исключительно на меня. Но ни Рэн, ни Орфа не осуждали: просто констатировали факт и не понимали, зачем это понадобилось.

Быстро прошёл в кабинет, велел Сиру плотно закрыть дверь.

Интересуешься некромантией? Смотри!

По моей указке сын достал нужную книгу, начал читать. Я старался запомнить каждую деталь, одновременно готовя всё к ритуалу.

Аккуратно положил Одану возле зеркала, снял с шеи амулет, надел на неё. Подумав, прикоснулся к телу кольцом, втягивая смерть.

Да, пусть лучше будет у неё на пальце.

Ещё тёплая, но кожа трупа быстро стынет…

Правильно, именно так её и нужно воспринимать — как абстрактное мёртвое тело. Твои самобичевания и беззвучные стенания делу не помогут. Да и не при свидетелях, пусть даже свидетель — собственный сын.

— Так, сейчас ты выйдешь. Зайдёшь минут через семь, будешь следить за моими глазами и пульсом. То, что взгляд застывший будет, — это нормально, как и замедленный пульс. А вот если он и вовсе пропадёт, а глаза закатятся, окликнешь меня. Ментально, разумеется. Только очень громко. Обязательно дождись ответа. Если и после третьего окрика его не будет, ничего не делай, никуда не лезь. Все когда-то умирают, а мы… — я усмехнулся, — мы и сами смерть, и вечно ходим по лезвию ножа.

Элькасир сглотнул, испуганно взглянул на меня, попытался возразить — пришлось насильно заставить покинуть помещение.

Руки трясутся…

Рога Тьхери, это самая важная и сложная вещь в моей жизни. Даже если она окажется лебединой песней, я не обману ожиданий супруги. Ты вернёшься, несчастье моё, обещаю!

Сбросил покрывало с зеркала, коснулся его, вызывая лёгкую рябь. Закрыл глаза, пытаясь поймать исходящие от него волны. Обычное зрение всё равно пока бесполезно.

Вот он, холодок, щупальцами вцепляющийся в сердце.

Зеркало активировалось, значит, теперь знак, цепочки рун, связывающиеся в полукруг, едва слышным шёпотом срывающиеся слова. «Отдаю себя грани…». И всем своим существом, мысленно широко раскинув руки, оставив якорь-зацепку в этом мире (надеюсь, крепкую) позволил душе покинуть тело и устремиться вслед за душой Оданы, уже утонувшей в зазеркалье.

Ниточка держит, я жив, но если сделаю что-то не так… Безусловно, опыт не пропьёшь, но не все некроманты возвращаются. А я всё же не некромант.

Если что, и тела не останется. И умру дважды. За особые возможности — особая «честь».

Грань, встреча с ней не окажется незамеченной.

Невыносимая боль налила грудную клетку, я с трудом дышал. Мог бы — не дышал вовсе. Буферное пространство сегодня на редкость неласково, сминает кости, с особым усердием сдавливает, сплющивает. Его задача — убить меня, превратить в дух. Либо заставить повернуть. Но, драконья печёнка, я не сделаю ни того, ни другого.

Сжав зубы со скрежета, борюсь с болью, с отсутствием воздуха, с бешено пульсирующей в висках кровью, казалось, готовыми вытечь глазами.