Комната, в которой он находился, была небольшой, без окон — подвал или погреб… Костёр горел у дальней стены, под поблёскивающей решёткой вентиляции, прямо на полу, но между нескольких кирпичей, образовывавших примитивный и надёжный очаг; на огне — там горели не дрова, а большие пластины сухого горючего — булькали два котелка. На большом толстом листе пенорезины лежали несколько одеял. Рядом — два больших ящика, с чем — не поймёшь. На одном — две ручных гранаты, вроде бы американские, пистолет в маскировочной кобуре, пустые ножны от ножа, бинокль с длинными блендами. К другому был прислонен короткий М4 «Кольт» с барабанным магазином на 50 патрон. По другую сторону костра стоял на тонких ножках десантный М249 со свисающей лентой. Его частично закрывала наброшенная серо-чёрно-зелёно-жёлто-коричневая бесформенная масса, вроде бы — накидка, похожая на накидку самого Боже.

Почему-то всё это Боже увидел раньше, чем самого хозяина подвала. Может быть — потому что хозяина пока ещё трудно было заметить, тем более — сидящим на корточках. Ему — хозяину — было лет 10–12. Не больше. И он смотрел на Боже с улыбкой.

Это был мальчишка. Боже сперва не поверил — мальчишка действительно на 4–5 лет младше его самого, да ещё вдобавок то ли тощий от природы, то ли здорово похудевший. Лохматый — волосы, чтоб не мешали, он просто перетянул полоской маскировочной ткани, и они завивались вполне грязными прядями на ушах, висках и шее. Курносый, глаза светлые. (Вообще-то таких мальчишек Боже повидал тут десятки. То, что среди русских мало черноволосых, казалось ему сперва даже немного неприятным. Потом привык… Так вот этот — этот был типичным русским.) Пухлые губы, физиономия весьма самостоятельная и довольно чумазая. Но улыбался он искренне и немного смущённо. А одет был в пятнистую майку, такие же брюки (по росту) и неопознаваемого цвета кроссовки — обувка стояла возле огня.

— Где я? — вспомнил Боже русский язык. Покосился — его оружие и снаряжение лежали в ногах такого же, как возле огня, листа пенорезины — а сам он лежал на этом листе. И тоже на одеялах. Нет, точно не плен. От облегчения заломило виски, перед глазами поплыл цветной переливающийся занавес. Но где он? Русские даже в худшие времена таких маленьких, как этот явно по-хозяйски обосновавшийся тут пацан, не брали ни в ополчение, ни, тем более, в дружины РНВ. Да таких даже у пионеров «на линию» не пускают!

Русский мальчишка пожал плечами. Помешал ножом, который держал в руке, в одном из котелков.

— У меня, — ответил он. — Да ты не бойся, тут безопасно.

— Я не боюсь, — сказал Боже. — Что со мной было? Я подорвался… а дальше?

— Ты подорвался, а я тебя подобрал и стащил сюда, — мальчишка повёл вокруг рукой с ножом. — Я сперва думал, что ты шахматист.

— Кто? — Боже показалось, что он опять перестаёт понимать происходящее… или русский язык по крайней мере.

— Хорват, — мальчишка нарисовал на стене клеточки усташского флага. — Ты по-ихнему говорил.

— У нас один язык… — угрюмо ответил Боже. — Я черногорец. Из… в общем, я за русских.

— Я понял, — кивнул мальчишка. — Потом.

— Да кто ты? — почти умоляюще спросил Боже.

— Меня зовут Серёжка, — просто сказал мальчишка.

EDUCATION OF NATO

Темнота была полна шумом — постоянным и слитным.