Таня тоже слышала отдаленную стрельбу. Это по центру Одессы разбегались, отстреливаясь от людей Японца, бывшие охранники ограбленного банка. Она по-прежнему жила на Елисаветинской улице, в той квартире, куда ее устроил Японец, и не собиралась ничего менять. Квартира ей нравилась, да и до Оперного театра было недалеко.

Не спала в эту ночь она по другой причине. Всю ночь ее мучили кошмары, и казалось просто невероятным оставаться в постели, лежать неподвижно, закрыв глаза. Лихорадочные, мятежные тени, злые духи сомнений и страха, снующие из угла в угол, ледяные щупальца ужаса от неизвестности, которая была хуже всего — все это заставляло сердце Тани биться в лихорадочном бреду, всю ночь нервно расхаживать по комнате, чтобы усыпить грызущее ее чувство непонятной тревоги.

В таком плохом, нервном состоянии Таня пришла в Оперный театр на очередную репетицию, которая должна была проходить в одном из репетиционных залов. На сцене быстро прогоняли балет. Через три дня должна была состояться грандиозная премьера, в которой Ксения Беликова исполняла заглавную партию.

Оставив свои вещи в шкафчике, вместе с другими девушками-статистками хора Таня стала спускаться вниз. Ей страшно не хотелось проходить по коридору второго этажа, где располагались гримерки ведущих артистов, — ее пугала встреча с Беликовой. Но другого пути не было, а потому Таня, сцепив зубы, ступила в ненавистный коридор.

Но что это? Там было полно людей. Артисты балета в костюмах толпились прямо по центру коридора, нервными, громкими голосами переговариваясь друг с другом. Раздался громкий стук — кто-то изо всех сил колотил кулаком в гримерку Беликовой.

— Наверняка она очередной финт ушами выкинула, — хмыкнула Фира, и все девушки-статистки, в том числе и Таня, остановились в коридоре, присоединившись к толпившимся в нем людям, чтобы посмотреть.

Любопытство — важная черта для любой творческой личности, а потому не существует большего любопытства, чем в театре, где все сплетничают друг о друге и хотят всё друг о друге знать. Коридор быстро заполнился людьми так, что яблоку негде было упасть. Поползли разговоры — каждый старался выдать побольше подробностей.

— Заперлась в гримерке… Не отвечает… Ее выход… на сцене все только ее и ждут… у нее новый хахаль… ее бросил любовник… может, она беременна от того бандита, потому и не выходит… а может, просто свалила, загуляла и забыла про свой балет… А говорят, она к ведьме обращалась за приворотом… У нее был такой роман с немцем… может, немчура ее и пристрелил…

Кто-то снова загрохотал в дверь запертой гримерки кулаком.

— Посторонись, расступись! — расталкивая любопытных, в коридоре появились главный балетмейстер, режиссер спектакля и директор театра. За ними семенила заведующая хозяйственной частью, по всей видимости, она несла ключ.

Таня вдруг вспомнила визгливый смех Беликовой и приглушенный мужской голос, который что-то говорил и говорил. Ей стало ужасно любопытно, и, поддаваясь какому-то совершенно не объяснимому ей самой порыву, она стала протискиваться вперед.

Руководство толпилось возле гримерной, а заведующая хозяйственной частью, пыхтя, пыталась открыть двери запасным ключом. Она колдовала над ней некоторое время, когда дверь вдруг открылась с жутким скрипом, и в коридор вырвался странный запах — словно сладковатый, приторный запах гниющих цветов.

Руководство ворвалось внутрь комнаты, следом проникли несколько особо настырных балерин. Женский крик, истошный женский крик, полный тоски и страха, повис в воздухе, а по толпе пролетела нервная дрожь.

Крик оборвался на резкой ноте. Раздался звук, словно кто-то упал. Чей-то голос завопил: «Скорее, нюхательная соль!» Расталкивая спины, Тане удалось ворваться в глубь гримерной.