|
Вокруг ходили большие шишки в форме и детективы в штатском, раздавая приказы. По лестнице примчалась бригада «скорой помощи». И все эти ребята смотрели на нас и кричали. Нет, не на нас – просто они всегда кричат, когда устали. С нами поговорила милая женщина-офицер с приятным голосом, но о чем она спрашивала, я так и не поняла. Потом она села с нами в «скорую» и отвезла в больницу. Все это длилось часы, а может, минуты. Как сказал тогда наш препод, время – это просто образ мышления. Все вокруг слилось в сплошную темную пелену с проблесками света, шума, разговоров и каких-то вопросов. Я умоляла: «Не разлучайте нас, не разлучайте нас». Но нас разделили. Я спросила, где мама и папа,и мне сказали – едут. Я спросила, где Джейми, но мне сказали – помолчи.
Я рассердилась. В горле комом поднялась злость, и я, бесформенно, бессмысленно выбравшись из больничной койки, отправилась искать Джейми, мою подругу. Я вышла из палаты, отряхивая медсестер, как собака воду. Я не могла найти… Где она? Мне было так плохо. Яркий белый свет отражался от белых стен и бил в глаза. Меня тошнило от запаха дезинфекции, мешавшейся с испарениями человеческих тел. Я растерялась и вновь запаниковала. Полотенце, заботливо накрученное Джейми, размоталось, и дреды упали на лицо. Я остановилась, сжала прядь волос и удивленно уставилась на нее. Всё вокруг отодвинулось от меня, точно волна на отливе. В ушах нарастал гул. Медсестра попыталась меня схватить, но я ее отшвырнула. Мои дреды. Я сжала их и посмотрела на руку. Ладонь была покрыта густой и липкой кровью с какими-то частицами поплотнее. Мои волосы пропитались кровью Шона, осколками его костей, его плотью… Я кричала и кричала, пока медсестры пытались затолкать меня обратно в палату. Отрежьте их отрежьте их отрежьте их отрежьте эти блядские волосы отрежьте их о господи отрежьте их Джейми Джейми… И вдруг появилась она. Ревя, как львица, что защищает детеныша, она заставила их меня побрить. Они сказали, что сначала я должна подписать бланк отказа, а то некоторые потом предъявляют претензии. Да и вообще им за это не платят. И кто такая Джейми, чтобы распоряжаться? Родственница? Простите, но… – Выдайте, нахуй, бланк сию секунду. – Ее тихий ледяной голос вспорол их оживленную беседу. Они выдали бланк. Я плакала, пока с меня срезали кровавую кашу. Потом волосы засунули в синий пластиковый мешок – вдруг понадобятся копам. Нас пытались остановить, но мы доковыляли до туалета, и Джейми несколько раз вымыла мою бритую голову с мылом и вытерла бумажными салфетками, а я рыдала, уцепившись за ее талию. У меня под глазом красовался трехсантиметровый порез от осколка кости Шона, и, несмотря на все протесты персонала, Джейми сидела со мной, пока его обрабатывали. Джейми сидела со мной до приезда мамы и папы, пока не закончились расспросы и болтовня. Она сидела со мной, пока весь этот цирк бурлил и вихрился вокруг, и мы молчали, потому что нам нечего было сказать. Врачи хотели оставить нас на ночь, особенно меня изза моей головы. Но рентген ничего не показал, поэтому мы подписали еще пачку бумаг, взяли памятку о симптомах сотрясения и выписались домой. Да, да, да. Лишь бы уехать оттуда, от всех этих людей – полицейских, медиков и прессы с их назойливым любопытством. Нам с Джейми хватает нас двоих, нам никто не нужен. Мы ни о чем не хотели говорить. Нам не нужна была их помощь. Мы хотели, чтобы всего этого никогда не случалось, хотели стереть этот кусок нашей жизни – перемотать и стереть. Мы не нуждались в банальных соболезнованиях и прочей фигне. Нам хотелось снова вернуться к нормальной жизни. Нормальной. Как раньше – как до Шона Пауэрса. Нормальной. Но этого уже никогда не будет – и я это знала. Конечно, мы будем жить дальше – а что еще нам делать? Но мы всегда будем носить этот ком, этот булыжник под сердцем, это бремя вины. |
