Высказав все это, домработница все с той же слащавой улыбкой ретировалась в сторону кухни. Герман долго растерянно смотрел ей вслед. Пульхерия ждала, что он скажет, но не дождалась. Только выйдя из ванной, стоя в дверях, он спросил:

– Ты правда предложила Галине Матвеевне, чтобы ее ребенок пожил у нас?

У Пульхерии запылали щеки, словно ее застукали за чем-то неприличным, вроде ковыряния в носу.

– Я подумала, раз уж Александр Николаевич сделал такой широкий жест…

– Ты должна была прежде посоветоваться со мной. Мы ничего не знаем об этом Ленечке, – возмущенно выговаривал Герман, – он растет без матери, черт знает в каком окружении. Обучит Катю ругаться матом и всяким другим ужасным вещам. Зачем ты это сделала?

– Так уж получилось. Не сердись, пожалуйста. Не знаю, как теперь быть.

– Все потому, что Катя тебе не родная, – сделал вывод Герман.

– Если ты сейчас заведешь старую песню про то, что может навредить семье Гранидиных… – с угрозой начала Пульхерия.

– Извини, дорогая, во всем, что касается Кати, я слишком пристрастен. От вредного влияния улицы все равно не убережешь. – Он положил руку на ее бедро и чуть хрипловатым шепотом спросил: – Ты скучала по мне?

Только коснувшись подушки, она поняла, как устала, на секс сил просто не осталось. Но совесть еще терзала ее, чувство стыда и позора за то, что она была готова, как последняя шлюха, изменить Герману с Никитой, все еще преследовало ее. Только это чувство, а не какое другое, заставило сказать:

– Да, любимый, я очень скучала по тебе.

Коготок увяз – всей птичке пропасть

Прошло несколько недель, Пульхерия чувствовала себя так, словно ничего не произошло. Вернее, она утешала себя словами: «Что бог ни делает, все к лучшему». Весть о предстоящей свадьбе ее и Германа распространилась с молниеносной быстротой. В желтой прессе появилось несколько заметок. Она все это воспринимала спокойно. Папаша Гранде был с нею вполне дружелюбен, и Пульхерия начала привыкать к ужинам с ним и его деловыми знакомыми, которых ей приходилось развлекать. Герман часто ездил в Питер, вовсю раскручивая тамошний салон. Пульхерия помогала ему, как могла. Жизнь шла легко и роскошно. Никиту Назарова она вспоминала редко, при этом всякий раз говорила себе, что нечего забивать голову всякой ерундой. Галина Матвеевна серьезно готовилась к приезду Ленечки в Москву и очень старалась, чтобы Пульхерия с Германом об этом не забывали. Больше ничто не напоминало о случившемся. В разговорах все старательно избегали эту тему.

Но вот однажды утром раздался телефонный звонок. Сняв трубку, Герман сказал:

– Пуляшенька, это тебя. Игорь Петрович, следователь из прокуратуры.

Передав ей трубку, он остался стоять рядом, с любопытством ловя каждое слово.

– Слушаю вас, – как можно равнодушнее сказала она.

– Доброе утро, Пульхерия Афанасьевна, – приветливо поздоровался следователь. – Хочу сказать, что в деле Виктории Хромовой наметился определенный прогресс. Я подумал, что вам это покажется интересным.

Герман хотел нажать на кнопку спикерфона, но она недовольно шлепнула его по руке и, закрыв рукой микрофон, сердито прошептала:

– Иди умываться, а то мы опоздаем на встречу с клиентом.

Этого клиента, требовательного, капризного и жадного, они с Пашей Медведевым обрабатывали больше недели. Можно было послать зануду-покупателя подальше, но в салон его направил Александр Николаевич, поэтому пришлось терпеть все фокусы.