Но в памяти Говарда почему-то были еще слишком свежи глазные яблоки.

– Нет, спасибо. Значит, вы все же выбираетесь в город?

– Для ленча еще слишком рано, хотя я живу без каких-то там распорядков, если ты понимаешь, о чем я. Но до четырех никакого спиртного. Нельзя, чтобы слабости тебя измотали. Их нужно держать в узде, под контролем. «Любое излишество несет в себе зародыш собственного разрушения». Зигмунд Фрейд это сказал – в минуту трезвости. Остальное, что он говорил, сплошь винные пары. Ты по психологии что-нибудь читал?

– Боюсь, немного.

– Вот и молодец. – Дядюшка вернулся в гостиную и с глубоким вздохом рухнул в кресло, словно с рассвета трудился и только сейчас решил передохнуть. Поношенный твидовый пиджак, бывший ему, возможно, когда-то впору, теперь сидел в обтяжку: пиджак сбился под мышками, а пуговицы – так просто оказались на противоположных полушариях живота. Еще на нем были хлопчатые брюки и потертые грошовые туфли, в которых под кожаные шнурки были заткнуты монетки по пени. Над бутербродом он трудился молча.

– Эй! – воскликнул, вспомнив вдруг, Говард. – Я наткнулся еще на одного вашего друга. В Альбионе. Подождите секундочку. – Он выскочил за дверь и поспешил к грузовичку. Разговор дядюшки Роя о трезвости напомнил ему про пиво, которое он охладил в прачечной самообслуживания. Достав из переносного холодильника упаковку, он закрыл дверь трейлера и вернулся в дом. – Подарок от Кола из бакалейной лавки в Альбионе. Он просил передать, чтобы вы как-нибудь к нему заглянули.

– Ах он старый конокрад, – покачиваясь от смеха, прокаркал дядюшка Рой. – Рассказывал преглупейшие шутки. – И подумав минуту, добавил: – Что получится, если скрестить обезьяну с норкой?

Говард покачал головой.

– Отличная шуба, только рукава слишком длинные. – Дядюшка Рой дважды хохотнул, с силой ударяя себя по коленям. Потом вдруг замолк, едва не подавившись бутербродом. – Пива? – предложил он, выхватывая из упаковки банку «Курс». Дернув за кольцо, он ее открыл и сделал предолгий глоток.

– Нет, спасибо, – отказался Говард. – У меня еще оладьи с кофе в горле стоят.

– Как я и говорил, обычно я до четырех не пью. Но ведь и дареному коню в зубы не смотрят. Неудачи приносит.

Говард согласился, что приносит. Дядя прикончил первую банку, согнул ее пополам, растоптал в лепешку на ковре и открыл вторую.

– Да, немало времени прошло, – сказал он наконец, приглаживая волосы, хотя они и так уже лежали прямо и ровно, зачесанные на макушку, где начинали редеть. Полнота придала ему веселый и добродушный вид человека не от мира сего, который прекрасно ему подходил.

Говард кивнул.

– Почти пятнадцать лет.

– Так много? Нет! Правда? Я всегда недоумевал насчет вас с Сильвией. Может, тогда что-то случилось? Может, поэтому ты и держался подальше?

– Нет, ничего особенного. – Он невольно покраснел. В конце концов, он же разговаривает с отцом Сильвии и собственным дядей в придачу. Не важно, что он думает о Сильвии, правда всегда выходит наружу. – Сами знаете, как это, – сказал он. – Четыре-пять тысяч миль все равно что миллион. Пишешь-пишешь, потом перестаешь. Честно говоря, оправданий нет, да и причины тоже. – Он неловко махнул рукой.