Интереснейший оказался человек наш новый друг Саня Пешко-Пешковский, и, между прочим, у нас с ним обнаружилась одна глубокая общность, в творческом, конечно, смысле.
Пешко—Пешковский окончил ВГИК в разгаре либеральных тенденций и считался одним из самых талантливейших. Других, впрочем, во ВГИКе не бывает. Сразу же запустился с полнометражной картиной о восстании народа в одной буржуазной стране.
Снималась вся эта вакханалия в Ялте, группу Саня набрал молодую и буйную, городские власти были запуганы до предела. Саня хвалился, что во время съемок он фактически реставрировал в Ялте капитализм. Горком в это время работал в подполье, говорил он.
Фильм получился на славу. Насмерть перепуганное начальство немедленно «положило его на полку», а потом, кажется, он и вообще был смыт, то есть изъят из существующей природы.
Саня тогда представил заявку на новый фильм о будущем восстании народа во всем мире. Конечно же, заявку эту зарубили и посоветовали молодому режиссеру отойти от бунтарской тематики. Вы бы поехали, товарищ Пешко-Пешковский, на целинные земли, в студенческий отряд, посмотрели бы, какими славными делами наша советская молодежь занимается.
Саня внял совету — оттуда вот и курточка — и привез отменнейший сценарий, по которому студенческий отряд превращается в партизанский. Против кого же воюют ваши партизаны? — заинтересовались с понимающими улыбочками тогдашние либералы в ЦК КПСС. Не против кого, а против чего, пояснил Саня, это чисто символическая партизанская деятельность против энтропической идеи. Вы бы лучше отошли от этой тематики, товарищ Пешко-Пешковский, посоветовали либералы, столько вокруг острых проблем, а вы какую-то круглую предлагаете, как бомба.
Наивный наш Саша все-таки полагал себя мастером именно революционных полотен и вскоре вошел в Госкомитет с идеей двухсерийного фильма о восстании не где-нибудь, а просто-напросто… в Москве. Вот такое у нас обнаружилось глубочайшее внутреннее родство!
И так же, как я, Саша Пешко-Пешковский предлагал свое восстание вовсе не против Партии и Правительства, такое, конечно, ему и в голову не приходило бессмысленное, просто, ну, понимаете, ВОССТАНИЕ, мечта, эякуляция, и вообще все как бы в будущем, очень-очень отдаленном, такая как бы научная фантастика, будто бы Москву захватила какая-то нехорошая внеземная цивилизация, ну вот и вроде бы терпели-терпели несколько десятков лет, чуть ли не полную сотню, а потом таксисты взбунтовались, а за ними и все остальные.
На этом в принципе и закончилась Санина кинематографическая карьера. На что руку поднимаете, Пешко-Пешковский? — спросил его министр Романов. На дорогую мою столицу, золотую мою Москву? На все святое в нашей жизни?
Саня, конечно, пытался объяснить, что, наоборот, дескать, оживить хочет славные революционные традиции Красной Пресни и что он вообще против иностранного владычества. Романов тогда рубашку задрал и показал на животе старые раны. И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась ее голова, буйволом заревел министр, бывший цекист. Идите, Пешко-Пешковский, у вас теперь будет достаточно времени подумать, как вы дошли до жизни такой!
Саня к тому времени порядком уже выпивал и был расположен к предельной искренности, вот и начал с трибуны Союза кинематографистов отстаивать взгляды пьющих. Конечно, тут же заведено было на Саню пресолиднейшее бумажное дело, основательно он был взят на крючок, а значит, мой друг, уже вам не место среди бойцов идеологического фронта, среди героев данного фронта Бондарчуков и Ростоцких, иди в тыл, «выпадай в осадок», превращайся в бича, что Саня сделал в общем-то безболезненно.
Однако и в бичевом состоянии видения мятежа посещали Саню не реже, чем раньше, а может быть, и чаще, и он, будучи профессионалом (в самом деле, можно позавидовать систематическому образованию), эти видения разрабатывал профессионально, то есть раскадровывал и подсчитывал, например, метраж, нужный для штурма, предположим, Выставки Достижений Народного Хозяйства. |