Даже говорить об этом не хочется. Но я-то не такой уж и испорченный, думалось мне. И ничего, чтобы заслужить подобную судьбу, не сотворил. К этому следует добавить, что мистер Льюис уже ожидал моего скорого возвращения с утренней добычей, и если я не появлюсь, мне придется дорого за это заплатить.
– Портсмутский судья убыл на неделю, – ответил ярыжка, на сей раз достаточно добродушно, и я подумал, что, может, они просто вывезут меня из города, окунут головой в какую-нибудь канаву и попросят, чтобы я практиковался в моем ремесле подальше от их участка, – предложение, против которого у меня принципиальных возражений не было. – В Лондон, если ты можешь в это поверить. Получать награду от короля. За служение закону нашей страны.
– Безумный Джек? – спросил я, поскольку знаком был из судейских только с этим старым негодяем, встречал его пару раз по всяким делам. – С чего это королю такое в голову взбрело? Неужто в стране и наградить больше некого?
– Попридержи язык, – рявкнул ярыжка. – А то схлопочешь еще одно обвинение.
Я решил, что лучше и вправду помолчать, и все-таки присел. Судя по выбранной нами дороге, направлялись мы в Спитхед; когда меня арестовали в предпоследний раз (опять же по обвинению в воровстве, как ни стыдно мне в этом признаться), то в аккурат туда на предмет наказания и свезли. Я там предстал перед злющим существом, которое звалось мистером Хендерсоном, – с бородавкой в самой середке лба и полной гнилых зубов пастью, – он отпустил несколько замечаний о нраве мальчиков моих лет, как будто я был избранным представителем всей их низкопробной оравы. А затем приговорил за все мои горести к розгам – задницу у меня еще неделю жгло, как после знакомства с целым полем крапивы, и я молился, чтобы больше нам с ним свидеться не довелось. Теперь же, глядя в окошко кареты, я проникался все большей уверенностью, что именно в Спитхед мы и едем, а проникшись окончательно, перепугался и порадовался тому, что позволил себе удовольствие побарабанить задом по мостовой и что меня бросили в эту карету, потому как теперь у моей задницы имелись куда большие средних шансы онеметь к приезду в суд настолько, что, когда с нее спустят штаны и высекут, она ничего не почувствует.
– Эй, – крикнул я, перейдя на другую сторону кареты, чтобы обратиться к первому ярыжке, поскольку при аресте у нас с ним установилось своего рода взаимопонимание. – Мы ведь не в Спитхед направляемся? Скажи мне, что это не так.
– Как же я скажу, что это не так, коли мы туда и едем? – ответил он и загоготал, точно шутку хорошую отмочил.
– Не может быть! – сказал я, на этот раз тише, поскольку представил себе, что меня там ожидает, тем не менее он меня услышал.
– Еще как может, мой юный шалунишка, и там с тобой обойдутся, как и положено обходиться с юными ворами вроде тебя. Известно ли тебе, что в мире есть страны, где людям, которые без разрешения берут чужое, перерубают руку в запястье? Как по-твоему, заслуживаешь ты такой кары?
– Но ведь у нас так не делают, – вызывающе воскликнул я. – Только не у нас! Запугать меня хочешь, да? Здесь такого не случается. Мы – цивилизованная страна и относимся к нашим честным, почтенным ворам с уважением.
– А где ж тогда?
– За границей, – ответил я, усаживаясь в карете и решая не вести больше разговоров ни с одним из них, невежественных болванов.
После этого сказано было совсем немногое, но до конца пути я слышал, как двое полудурков квохчут, будто старые курицы, на козлах кареты, и слышал, уверен в этом, как из одной пары грязных лап в другую переходит посудина с пивом, чем и могло объясняться то обстоятельство, что на половине пути к Спитхеду карета замедлила ход и один из ярыжек – возчик – остановил ее и сошел с козел, чтобы опорожнить на обочине пузырь. |