— Если никто другой не решается иметь дело с этими треклятыми разносчиками СПИДа, я возьму это на себя! — визжал Коттон. Его физиономия сияла от удовольствия в связи с высвобождением бессмысленной ненависти. Вполне знакомое Уилсону состояние, поскольку в этом суть и его жизни.

— Отвяжись от него, Джимп, — предупредил боксер.

Джимп повернулся к Уилсону, скорчив злобную гримасу:

— Он всю дорогу выкашливает эту гнусную заразу на нас, нормальных мужиков. Это как, ничего?

— От кашля не заразишься, — ответил Уилсон. — Клейн так сказал.

Коттон остановился в головах у Гарви и, упершись для равновесия рукой в стену, взглянул на Уилсона:

— Фигня. Этот краткосрочник может сболтнуть все, что угодно. — Он прищурился, глядя на мучнистое лицо Гарви. — Я решил избавиться от него.

И Джимп сгреб подушку правой рукой.

— А я говорю — оставь его!

Уилсон, сидя на своей койке, подбавил в голос угрозы и подался вперед. Его заштопанный живот свело от усилий. На долю секунды Уилсон отчетливо представил себе собственные внутренности, вываливающиеся наружу, и услышал свой собственный голос, срывающийся на поросячий визг. Уилсон еще ни разу в жизни не визжал и не горел желанием когда-либо это делать. Его руки сами собой потянулись к шву: тут все было в порядке. Уилсон выпрямился и увидел, что Коттон следит за ним, украдкой косясь на руку, придерживавшую живот. Внутренности Уилсона снова сжались — на этот раз от унижения.

— Я делаю всем вам большую услугу, — сообщил Коттон, — в том числе и этому несчастному „петуху“.

С этими словами он положил подушку поверх лица Гарви и навалился на нее всем своим весом. Спустя несколько секунд из-под влажной простыни взметнулась тонкая рука и принялась слабо царапать запястье Коттона.

Уилсон стащил с себя свою простыню и сполз с высокой койки. Он не вставал с постели уже довольно давно, и его ноги подгибались, как ватные. Неуклюже выпрямившись, Уилсон подумал про себя: а что, собственно, он намерен предпринять, добравшись до другого конца палаты? В другое время Джимп навалил бы полные подштанники от одного только сердитого взгляда Уилсона, но сейчас татуированный убийца знал мнение Клейна насчет швов. Тощая рука оставила свои попытки и безвольно упала на постель…

— Коттон, — сказал Уилсон, — когда ты вернешься в блок, я тебе отрежу твои паскудные губищи.

— Поцелуй меня в очко, чмо.

Раздался грохот металла, направляемая разгневанной рукой стальная дверь распахнулась, и комнату сотряс свирепый голос:

— Господи Иисусе!

Эрл Коули по прозвищу Лягушатник был ростом под метр восемьдесят и весил добрых сто пятнадцать кило. Его черная, как гуталин, кожа сияла под светом лампы; голова, казалось, была высечена из единого куска камня, смягченного только изрядными запасами жира в области шеи и щек. Двадцать три года назад он был испольщиком на орошаемых землях Накогдоша в Восточном Техасе и имел жену, четырех детишек и мула. Однажды он застукал на месте преступления двух белых недорослей, ливших в глаза его мулу, привязанному к изгороди, жидкий растворитель. Взяв в руки плетеный кнут, Коули задал парням такую трепку, какую те заслуживали. Но нигер, поднявший руку на белых мальчиков, ищет неприятностей на свою голову, и суд графства, признав Коули виновным в нападении на детей и покушение на убийство, засадил его в тюрягу на срок от десяти лет до пожизненного.