При слове „самоубийство“ лицо Терри побагровело.

— Сам его и спроси, — посоветовал он. — И раз уж зашел разговор о самоубийстве, объясни, какого черта ты здесь делаешь?

— Я иду в больницу.

— Не слишком ли ты далеко заходишь со своей клятвой Гиппократа?

— Грауэрхольц пытается туда вломиться. Эгри приказал ему перебить всех больных СПИДом.

Терри не понял:

— Ну и что?

— Генри убедил меня, что мы можем их остановить.

Деннис поднялся на ноги. Взглянув на Эбботта, молча стоявшего у двери, он перевел взгляд на свисавшее с потолка свидетельство своей неудачной попытки и уставился на Клейна.

— Ты прав, — согласился он. — Если уж кончать с собой, то лучше в компании с понимающими в этом толк.

Клейн пожал Терри руку:

— А вот ломать пластинки Дина Мартина не стоило, Деннис. Тебе никогда не удастся раздобыть эти записи на компакт-дисках.

— Да ладно… Может, я поменяю стиль.

Клейн взглянул прямо в воспаленные глаза Терри и кивнул. Затем отпустил его руку и пошел к двери. Здесь он обменялся рукопожатием со Стоукли Джонсоном.

— А Уилсону передай, чтобы он объявился к утру в блоке, — сказал Стоукли.

Клейн кивнул и ступил на лестницу.

— Удачи, Клейн! — пожелал Стоукли.

Клейн снова кивнул, не поворачивая головы, и спустился во мрак в сопровождении Эбботта и Галиндеса. В бойлерной он повернулся к Генри и сказал:

— Ну, Генри, теперь ваша очередь вести нас.

В теплой темноте повисло молчание, и Клейн внезапно подумал о том, что у него, по-видимому, не все дома: Эбботт, конечно, не слаб сердцем, но с головой у него…

Но тут Эбботт откликнулся своим новым, звучным голосом:

— Идите за мной.

И они с Галиндесом зашагали вслед за великаном по подземным тоннелям. Каждые несколько метров Клейн на секунду включал фонарик, чтобы убедиться, что Эбботт по-прежнему впереди. Пару раз на перекрестках подземных ходов, обсуждая дальнейшее направление движения, они слышали неясные голоса, доносившиеся издали. Эбботт вывел их еще к одной лестнице, ведущей вниз. По мере спуска воздух становился все более неподвижным и спертым. Стены были испещрены пятнами осклизлой плесени. На полпути вниз Клейн наступил на что-то мягкое: посветив под ноги фонарем, он обнаружил на ступеньке черную бейсбольную фуражку. Подняв ее, доктор убедился, что она чистая и сухая, следовательно, лежит здесь от силы пару часов. Спереди была нашита белая буква „X“.

— Генри, — прошептал Клейн. Гигант остановился. Клейн показал ему фуражку и сказал: — Здесь, внизу, кто-то есть… — Доктору страстно захотелось обладать голосовыми данными Стоукли Джонсона.

Эбботт взял у Клейна фуражку; казалрсь, его ничего не волновало. Голос великана был звучным, как никогда:

— Это единственный путь к „Речке“. Идем.

Они продолжали свой спуск по крутым скользким ступенькам. У подножия лестницы вонь, висящая в воздухе, стала невыносимой. Пища, подаваемая в тюремной столовой, стимулировала отталкивающий и стойкий запах изо рта, справиться с которым не могла даже неизменная изобретательность заключенных. А здесь, внизу, эта пища достигала своего последнего перевоплощения, источая вонь настолько же осязаемую, насколько и мерзкую. Клейн, задыхаясь, попытался было вдыхать воздух мелкими порциями через нос, чтобы побыстрее акклиматизироваться, но тщетно: горло изнутри покрылось толстой липкой пленкой дряни.

— О Господи! — выдохнул он, включая фонарь.

Они стояли на некоем подобии бетонного мола, примыкавшего справа к рабочей площадке с поддонами кирпичей, очистными фильтрами и связками прутьев с нарезкой на концах: при необходимости прутья свинчивались в одну длинную „удочку“.