Затем, вытащив из-за пояса кувалду, он вышел на середину тоннеля. Остановившись, он на мгновение обернулся, и Клейн в последний раз заглянул в глаза Бога. Эбботт кивнул доктору, и тот, кивнув в ответ, заткнул за пояс фонарь и полез в устье тоннеля.
Преодолевая первый метр норы, Клейн почему-то задавался вопросом: стань он когда-нибудь Богом, смог бы он воспроизвести раскатывающийся эхом гулкий голос Эбботта?.. Тоннель под его ногами взорвался неразборчивыми криками и шумом. Братки по крови пришли вернуть свой должок. Клейн с трудом удержался, чтобы не съехать вниз, уговаривая себя ползти дальше, в больницу, к Девлин, к Лягушатнику…
Гранитные стены вокруг доктора дрогнули от громового рыка:
— ОДИН!
Это слово сопровождалось звуком падения и криком боли. Клейн невольно поежился и, толкая перед собой разорванный мешок с цементом, пополз дальше. Галиндес оставил за собой полосу зернистой грязи, рассыпая цементный порошок по покрытым полужидкой дрянью кирпичам. Рей завозился, пытаясь найти наиболее удобный способ передвижения. Наклон тоннеля был слишком крут, а сам доктор — слишком тяжел для того, чтобы обходиться с помощью собственных ладоней и коленей. Он весил на добрых двадцать кило больше Галиндеса, и тот теперь опережал доктора метров на пятнадцать. Длинный фонарь давил на пах и ребра Рея. Клейн, извиваясь, перевернулся на спину и, упираясь подошвами, хотел было двинуться вверх на собственной заднице, но подошвы скользнули, и он остался на месте. Глянув в тоннель поверх своих ступней, доктор обнаружил, что продвинулся едва ли на два метра, и обматерил каменщиков, которые слишком старательно выполнили свою работу.
— ДВА! — взревел Эбботт.
По ушам Клейна резанул очередной вопль. Эта цементная дрянь совершенно не помогала. Клейн немного задрал ноги и, упершись подошвами кроссовок и ладонями повыше, там, где стены были свободны от липкой слизи, выпрямил ноги.
На этот раз удалось продвинуться сантиметров на пятнадцать. Еще раз: еще пятнадцать сантиметров. Он отталкивался и скользил, отталкивался и скользил…
— ТРИ!
Проклятая мешковина расцарапала шею Клейна: он приподнял зад и, продвинувшись дальше, пропустил мешок пониже спины. После очередного толчка тот оказался под бедрами. Клейн вспомнил, что скалолазы для вящего сцепления рук пользуются тальком и, зачерпнув из мешка, насыпал горку цемента себе на живот, не забыв потереть им руки, счищая грязь и пот. Снизу донеслись возбужденные крики и звуки ударов, за которыми последовал тяжелый всплеск и ликующие вопли.
Клейн понял, что Эбботт побежден.
Перед его мысленным взором предстали братки, вдесятером окружившие Генри и вонзающие в него заточенные отвертки и ножи. Где-то пониже раздалось негромкое царапанье и пыхтение; звуки битвы стали глуше.
Кто-то влез в тоннель вслед за Клейном.
Первым желанием доктора было приспустить штаны и нагадить прямо в рожу преследователю, тем более что подобными действиями он уже не гнушался. Он уперся в кирпичную кладку ногами и равномерно распределил свой вес, высвободил одну руку и вынул из-за пояса фонарь, но тут неожиданно для него самого себя закричал от резкой боли в лодыжке. В луче фонаря он увидел скривившееся от резкого света молодое черное лицо. В руке у парня была заточка, которой он и тыкал в ногу Клейна. Первой же мыслью доктора было выхватить револьвер и разнести паршивцу всю харю, но с фонарем в одной руке он не мог освободить вторую. Парень снова поднял заточку; Клейн отдернул ногу, его пятка наткнулась на мешок с цементом. Не раздумывая, Рей толкнул мешок фонарем, целясь в преследователя; тот широко открыл глаза, всматриваясь в темноту, и тогда Клейн, что было сил топнул по мешку ногой. Тот отлетел и лопнул, выпустив тучу цементной пыли, вмиг залепившую негру глаза, ноздри и рот. Лицо скрылось из виду, а цементное облачко поплыло в сторону Клейна, который тоже закашлялся. Его преследователь в панике заметался, давясь цементом. |