Трясина тянула вниз. Он пытался не поддаваться ей.
Железный тяжелый меч гирей висел на поясе. Бросать его было жалко. Что с ним погибать, что без него.
Обманул подлый карлик, колдун чертов, снова обманул!
Иван был зол на весь свет. Но не время сводить счеты.
Сейчас главное – выжить. Все остальное потом. Глупо погибать в поганом болоте за сотни тысяч парсеков от Земли. Иван поглядывал на ельник, на бережок – и ему не верилось, что это не Земля. Все было земным, обыденным. Кроме проклятых шлюзов‑переходников.
Плавать в трясине дано не каждому. Ивану никогда не нравилось это занятие – еще со времен Школы, когда их забрасывали то в болота, то в джунгли, то на льдины, то в пустыни и заставляли выживать там в любых условиях.
Именно заставляли, пощады в Школе не было. И потому из тысячи поступивших до выпускных экзаменов дотягивало два‑три десятка будущих космодесантников. Отсев был огромным, многие гибли, становились калеками. Что делать, они знали, на что шли, ведь недаром их называли смертниками. Освоение Космоса было проклятием для Земли и ее матерей. Это был черный заколдованный круг, в который на смену погибшим вступали обреченные. За одиночками десантниками‑поисковиками, штурмовиками Вселенной, шли десятки исследователей, за исследователями тысячи геизаторов‑строителей, за ними миллионы привыкших к роскоши и комфорту землян. Последним цена за освоение новых миров не казалась слишком высокой. Геизация Мироздания шла полным ходом. Люди быстро забывали, что их благополучие строилось на костях и крови первопроходцев.
Иван был первопроходцем. И потому он умел плавать в трясине. Он из последних сил тянул к берегу, изнемогая от чудовищного напряжения, – преодолевая убийственную мощь болота. Он не суетился, не размахивал руками, не сучил ногами, каждое движение было размеренным, продуманным. И все равно продвигаться удавалось по вершку, по крохе. Он был уже почти в прострации, когда до берега оставалось два‑три метра, сознание покидало его, зеленая жуть сужала мельтешащий, подрагивающий круг перед глазами. И все же он рванулся, ухватился рукой за поникшую ветвь огромной уродливой ели. Надо было подтянуться немного, и все, спасение. Иван уже вылез почти наполовину из трясины, когда ветвь обломилась – гнилье! Он успел перехватиться другой рукой за верхнюю часть ветки, бросил обломок. Но тут на него повалилось само дерево, накрывая бурой жухлой игольчатой кроной, вдавливая в трясину. Гниль! Весь этот лес гнилой. Поганый лес!
Иван нахлебался вонючей жижи. Но вынырнул, вцепился в ствол. Пополз по нему к берегу. Ствол под пальцами обращался в труху, в мокрое бурое месиво. Но Иван полз – по миллиметру, по сантиметру.
На берег он выбрался совершенно обессиленным. Лучемет и меч были при нем. А усталость дело преходящее.
Иван упал лицом в ковер из пожухлой мягкой хвои. И снова его сморил сон.
Снова он лежал в высокой траве. Глядел в высокое небо. И вел неторопливую беседу. Он не видел собеседника.
Но знал, с кем говорит. А в небе плыло странное облако.
Было оно ослепительно белым и вместе с тем мягким, добрым, не отталкивающим своей белизной, а напротив, влекущим. И когда оно плыло от края, с востока было оно бесформенным и разлапистым как и все облака на свете.
Но по мере хода своего часть облака все больше и больше становилась похожей на старинные космолеты промежуточного класса. И когда облако застыло прямо над Иваном, он видел уже, что это и есть космолет – один к одному, до мельчайших деталей. Но и не удивлялся, будто и ожидал, что облако это окажется непростым облаком, а чем‑то неведомым, несущим для неге нечто важное– И снова он видел две фигуры, две белые фигурки в белых скафандрах с белыми шарообразными шлемами. Что‑то удерживало эти фигурки у поручней, не давало им оторваться от них, хотя Иван ясно видел, что люди в белых скафандрах рвались куда‑то, тела их выгибались, головы в шлемах то клонились к груди, то откидывались назад. |