Голос, вкручивавшийся в Леониду штопором, заглушал музыку. Напор Мелисы лишил мыслей и слуха.

Но лишь Мелиса ушла на кухню, музыка зазвучала снова «Доверься», — звала она. «Доверься», — кричали птицы.

«Всю жизнь ждать принца, который к тебе не придёт…»

Она знает, что такое стенка. Стенка в актовом зале, с рикошетом звуков, с испариной от дыханий сотен человек. Подпирать стенку во время танцев — её удел. Ни разу за все танцевальные годы никто не пригласил её.

Низ живота сладко ныл. Он ныл теперь всегда, и из него рождались волны, окатывавшие её горячим потом.

Леонида присела на угол розовой простыни. Запах лаванды щекотал в носу.

У неё нет выбора.

Ушла Леонида от Мелисы совсем другим человеком, чем явилась к ней. Чуткие точки теперь подвластны ей. Теперь она сама может подарить наслаждение своему телу. Первый урок освободил её от её тела.

Переступила порог дома, улыбнулась родителям чуть припухшими губами, сказала им, что сыта, и рухнула в постель. Проспала до утра без снов. Утром голова работала лучше прежнего.

Встречи с Мелисой раз в неделю помогали ей не помнить о своём теле. Если оно давало о себе знать раньше встречи, Леонида с лёгкостью укрощала его теперь сама.

Мелисы было три. Одна — в постели, с огненными языком и руками, с осторожными движениями. Другая — в школе и за обедом после любви. Третья — воюющая с её отцом.

Мелиса приходила на все лекции её отца и, не успевал отец сказать последнее слово, начинала возражать.

Отец трактовал свободу воли как кроткое соблюдение нравственных законов и — выбор пути Бога, Мелиса — как бунт.

— Человек определяет свою судьбу сам, — напористо начинала своё выступление Мелиса, — творит её с первой сознательной минуты. Даже несчастные случаи он определяет сам, не говоря уж о том, быть в жизни счастливым или несчастным человеком. Возьмём действенного и пассивного человека. Один ждёт, что кто-то устроит его судьбу, другой ищет то, что нужно лично ему, и устраивает свою судьбу сам.

В другой раз она гремела своим басом:

— Я не согласна с Библией. «Не убий?» Это как же — «не убий»? А если на твоих глазах убивают ребёнка или пытают кого-то? Своими руками «убий», немедленно «убий», что же ещё остаётся? Иначе убийца, убийца по своей природе, будет убивать и убивать и погубит много людей. Необходимо уничтожить одного, чтобы не погибло сто безвинных. И врага, пришедшего убить тебя, убий!

— Нравственные законы — вещь прекрасная! — восклицала она. — Но вот слова «Не укради». А что понимать под ними? И как же человек может не воровать? Это противоречит сути его жизни. Мы вынуждены воровать у Природы её богатства. Ну ладно бы только злаки, овощи, допустим, это естественно, но мы убиваем животных, жрём их. Мы меняем русла рек, мы разрушаем недра земли, отравляем воздух, реки засыпаем отходами от химических заводов и фабрик — губим рыбу. Что же нам делать? Теперь подумайте: рядом с этим гибельным воровством что значит взять у кого-то какую-то вещь или деньги? Это же чушь собачья — на фоне глобального воровства и разрушительства.

Мелиса кричала на отца — при затаившем дыхание зале. А отец — улыбался.

Он, двухметровый, такой всесильный в своём храме, смотрел на неё мальчиком, а слушатели вытягивались к представлению: он что — блаженный, дурак, почему молчит, почему не заткнёт Мелисе глотку?

Каждый раз — та же самая игра.