— Что ты так нервничаешь? — спросил Артур.

— Она умерла, а ты словно взамен ей…

— Болела?

— Покончила с собой.

— Вот ужас. Почему? Сколько ей лет? Уж не влюблён ли ты был в неё? Я знаю, такое случается. У нас была химичка. Тощая, белобрысая, весёлая. Говорить начинала без «здравствуйте»: «Докладывайте, что изучили дома. Сейчас проверим, как поняли». Говорила, а руки уже работали: отбирали жидкости, лили в пробирки, сыпали порошки, кристаллы… а мы уже обступали её. Она любила, чтобы опыты смотрели с близкого расстояния. И она знала: шалостей не будет, а будет одно внимание — нам всем сразу после опыта писать контрольную — описывать опыт. Мне приходилось кантоваться в задних рядах, если бы подошёл поближе, ни слова не понял бы. Ты, небось, тоже по своей Мелисе пускал слюни?! Ну-ка, рассказывай от начала до конца… а то получается игра в одни ворота.

Под каким-то предлогом Леонида в тот день сбежала от разговора.

Конфликт с собой усугублялся. Идти рядом с Артуром, исподтишка ловить его детское дыхание, запах мужского тела, слушать его быстрый говор…

Она не имеет права на это. Между ними — её ложь.

Но без Артура она совсем одна.

Ночью бегала босиком по холодному ночному коридору, принимала ледяной душ по несколько раз в ночь — желание не пропадало. Хваталась за книги, пыталась молиться, но тело тянуло от молитв и книг прочь — к земному: она хотела Артура.

Ложь жила в стенах и книгах, в каждой клетке — динамитом, готовая в любую минуту взорваться и рассыпать её в прах.

Бежать из Семинарии или всё-таки закончить? Остаться — значит продолжать лгать. Тогда она должна придумать легенду своего прошлого, в которой Мелиса — хрупкая блондинка, предмет вожделения пылкого Леонида. Пойти на исповедь к о. Афанасию? О. Афанасий всё знает про неё, он друг о. Варфоломея, он поможет. Что-то она должна предпринять немедленно. Ноша лжи оказалась тяжела: лжёт отцу, лжёт Артуру, лжёт всей Семинарии.

Дмитрий иссушает свою плоть, часто постится, мало спит, много молится. Казалось, он вовсе и не замечает её ночных отлучек, бессонниц. Но как-то она поймала на себе его взгляд.

В эту ночь не спала ни минуты, во время службы не понимала ни слова и даже молиться не смогла. Дмитрий стоял от неё далеко, но она чувствовала на себе его бледный взгляд. Не глядя, как бы видела его: истощён до последней крайности, на громадном, чуть выпуклом, бледном лбу — мелкие капли пота.

Дмитрий потерял сознание в конце службы, упал, сильно стукнувшись головой о пол. Его увезли в больницу. Леонида осталась в комнате одна.

Как-то, поздним вечером, к ней постучали, и в комнату вошёл Артур.

Вошёл со своей лучезарной улыбкой, но то, что он спросил, вовсе не согласовывалось с той улыбкой:

— Она из-за тебя покончила с собой, да? И в этом причина твоей депрессии?

— Она покончила с собой из-за меня, — сказала Леонида, продолжая сидеть за столом, Если бы встала, сила, не зависимая от неё, бросила бы её к Артуру. Тупо глядела в раскрытую страницу.

— Я понимаю, словами не объяснишь. Я пришёл просить прощение за бестактность — полез грязными ногами в рану. Я понимаю, она полюбила тебя, а ты, как и я, соблазнил её и исчез.

Артур создавал легенду, удобную для Леониды. Соглашайся скорее!

Взглянуть… Всё ещё стоит радугой улыбка? Или лицо — то, ночное, когда он просил у Бога прощения?

— Как я, дурак, не сообразил? Что бы ты делал в храме поздним вечером?! Когда совесть чиста, спишь себе младенцем! Прости, старик, я вовсе не такой болван, просто впервые выворотился перед кем-то. Но и мне хочется твоей откровенности.