Бессонная ночь, путь во лжи… едва добредаю до своей кровати.

Звон колоколов. Пробуждение.

Узкие озёра.

— Ради Бога, прости меня. Я эгоист. Я не думал, что ты так всё чувствуешь… — Он топчется словами по моему пробуждению, гладит меня, как ребёнка, по голове.

Я отвожу его руки от себя.

Уходи, — хочу сказать я Денису. — Я не хочу лжи. Я не поеду помогать Леониде. Я не хочу ребёнка от тебя. Уходи.

Нет, я не говорю ему «женись на моей маме», но это подразумевается. Я так слаба, словно жертва уже принесена, и я уже отдала Денису мою маму.

Воздух.

Мы не замечаем воздуха, когда дышим им.

Месяц вдвоём с матерью… Я не объяснялась ей в любви. И не говорили мы друг другу красивых слов, а просто обе дышали. У мамы не было ни одного приступа астмы, хотя в этом городе очень душно летом.

Воздух.

Он незаметно, без скрипа, без смазки, проникает внутрь, и живёшь. Смеёшься, бежишь рядом по улице, крепко спишь, когда утром не надо сдавать экзамена.

Мама — мой воздух. И даже то, что нам мешают быть вдвоём, не отнимает у меня маму. Быстрый заговорщицкий взгляд — «ты так же думаешь?» или «чушь какая-то, нет?» — мне, улыбка — мне, «спокойной ночи», «с добрым утром» — мне.

Мне — стихи — под ночь, под сон:

— Я никуда не уйду. Если и ты и я знаем, что это во имя жизни, я согласен, это не ложь, это выход. — Денис целует меня в губы, а моё тело — не отзывается. Спит? Устало? Денис целует меня! Сколько лет я ждала… Денис — впереди, я — за ним. В гору, по степи.

Его руки… не жгут. Вата. Я хочу спать.

Из-под рук, из-под губ выныриваю к телефонному звонку.

— Мама, я сдала. Всё хорошо.

Голос — вспышка дня.

— Пожалуйста, Денис, уходи.

Я не спрашиваю его, где он остановился и есть ли ему где ночевать, мне всё равно.

— Ты хочешь спать. Перед экзаменом всегда ночь — бессонная. Сейчас реакция. Дай мне, пожалуйста, Витин телефон.

Я беру записную книжку, диктую ему номера Викторовой тётки и Вероники.

В борьбе с Денисом я проиграла Дениса, я опустошила себя, я заломила непомерную цену за то, чего нет.

— Я приду завтра утром, как только Мария Евсеевна уйдёт на работу.

— Не приходи. Ко мне не приходи. Я пошутила. Я передумала.

— Пожалуйста, ляг поспи. Всё решим завтра, пожалуйста.

Звонят колокола. Звонят настырно, громко, они зовут меня в Храм. Они навязывают мне Бога. И Бог приходит ко мне в сон — тот, которого я придумала себе в детстве. У него очень большие глаза — солнца, они истекают плавящимся огнём.

— Доченька, ты горишь! У тебя температура! Ты бредишь? — Я утыкаюсь в мамины шершавые, мозолистые руки, пахнущие пришкольным участком — землёй и травой. Они тоже жгут. — На-ка, выпей горячего с мёдом и микстуру. Это моя. Уже вечер. Может, поешь? Я сварила суп.

— Мама, — зову я.

Мама, я отпускаю тебя. Мама, иди к Денису. Мама, мы больше не можем жить вместе, снова тебя у меня отнимают.

Ничего этого я не говорю маме. Ничего этого я не думаю.

Так уже было. Я тяжело заболела, когда замаячила разлука с мамой.