— Бросай свою халтуру! — сказал резко.

Инна вывернулась и продолжала работать. Она даже не посмотрела на Геннадия.

— Алименты не пришьёшь! — сказал, вовсе не стесняясь ни клиентов, ни Инниных коллег. — Поедем прокатимся, вытрясем…

И тут Инна повернулась к Геннадию и пошла на него — животом вперёд, защитой выставив острия ножниц.

— Урод человеческий, ублюдок, кыш! «Прокатимся», «вытрясем»… Да я сейчас из тебя твои вонючие кишки вытрясу! Пошёл отсюда, пидер гнойный!

Геннадий попятился к выходу.

Когда мы после работы вышли из парикмахерской, он преградил нам путь:

— Денег дам, вырежи ребёнка!

Инна остановилась перед ним и захохотала:

— Вот дура-то! Смотри, Поля, ведь никакой красоты в нём нет, одно размазанное дерьмо. Что же это я так убивалась-то? Что же это я такое вообразила себе?!

Инна подступила совсем близко к Геннадию:

— Слушай меня, прыщ на жопе, моё терпение сильно истощилось, а мне никак нельзя выходить из берегов, дитю вредно! Катись отсюда немедленно. У меня вся милиция подкупленная, стригу бесплатно: в один секунд заметут тебя менты да ещё отметелят! А за изнасилование — сядешь! Докажу, что девушкой была. Как пить дать, отсидишь червонец! Уходи подобру-поздорову, останешься вонять тут, пеняй на себя!

Ни слова не сказала Инна за весь вечер. Спать легла, не пожелав мне «спокойной ночи». Лежала тихо, не шевелясь, дыхания и то не слыхать было. А когда пробили часы у хозяйки двенадцать, спросила:

— Кого я рожу от ублюдка?

Я подскочила от её бессонного голоса.

— Чего молчишь? Знаю, не спишь. Сию минуту отвечай, что мне делать? Аборт — поздно, но можно попробовать вытравить. Не хочу ублюдка. Не хочу вечно иметь перед собой эту рожу. А ещё, думаю, пусть и дочка родится. Не будет ли она двух метров росту, как этот говнюк? Если ни один мужик не захочет задирать голову, какое такое ей получится счастье? Разве что в баскетбольную команду устроится да с бабой станет трахаться! Куда ни кинь, везде мне выходит пиковый интерес. Да и девка может пойти в Генку, а то и вместе — в Генку и в мою мать!

— Может, только на тебя будет похож? — всё-таки попробовала я успокоить Инну.

— А это ещё хуже.

Хотелось мне или не хотелось, чтобы Инна родила?

Пустой мой живот тосковал о ребёнке, и сгоряча я могла бы любить Инниного сына как своего. Враньё, не хочу я свою жизнь посвятить чужому ребёнку!

Суд над собой — первый в жизни. Других судила. Себя не видела, не знала. «Я» полезло из меня лишь здесь, под общей крышей с Инной, и с ужасом я стала в себе ощущать гены своего отца. Я хочу спать, Инна не хочет — свет не тушит, так и рвётся из меня: «Потуши!» Я не хочу есть макароны, а Инна сварила, так и хочется отодвинуть их. Я стала ощущать свои желания, свои чувства, задавленные в родном доме отцовской властью. Кто я? Почему в глубине моей души шевелится червяк — не надо нам тут ребёнка!

Но Инне — двадцать шесть. Может, у неё-то последняя возможность родить.

— Никто не сказал, что победят его, а не твои гены, — говорю я.

— Чего-о? Какие ещё «гены»?

— Ну, это код от матери и код от отца. Это то, что ты говоришь: «От ублюдка — ублюдок!» Вовсе не обязательно. Твоя генетика вполне может победить. А может, ребёнок соединит всё лучшее и от тебя, и от него. Рассказывала же ты мне, какой он чистюля, аккуратный! Наверняка он хороший работник. И — красивый. Вполне вероятно, девочка от тебя возьмёт фигуру, а от него — черты лица.

— Не хочу! — крикнула Инна и прикусила язык — сейчас разбудит хозяйку.