Разумеется, Уильям обратил внимание на меч Йорка, как и на кинжал с длинным тонким лезвием, удерживаемый на поясе двумя деревянными резными полированными яичками. Клинок для колющих ударов, длинный и тонкий. Уильям вовсе не рассчитывал на то, что Йорк настолько глуп, чтобы подойти к нему слишком близко и позволить ему завладеть его оружием, но тем не менее он оценивал расстояние, разделявшее их. Трешем и кардинал Бофорт, по всей видимости, не были вооружены, но Уильям понимал, что он был точно таким же пленником, как и все несчастные, томившиеся в темницах Вестминстера и Тауэра. Эта мысль вывела его из задумчивости, и он поднял голову.

– Почему меня, обвиняемого в государственной измене, не посадили в Тауэр? Не потому ли, Ричард, что вам хорошо известно о безосновательности этих обвинений? Я ничего не делал по собственной инициативе. Один человек не мог заключить перемирие с Францией, чем бы оно ни обернулось.

Он вдруг подумал о Дерри Брюере и испытал приступ дурноты при воспоминании обо всех этих договоренностях и обещаниях.

Его слова остались без ответа. Тем временем по лестнице поднялись два коренастых солдата в кольчугах и плащах. Уильям с отвращением заметил, что они несут грязный парусиновый мешок. Когда они поставили его на пол, в нем что-то звякнуло.

Кардинал Бофорт кашлянул, и Уильям повернулся к нему, стараясь скрыть отвращение. Двоюродный дед короля с гладко выбритым черепом смотрел куда-то вдаль, сложив вместе длинные белые пальцы, как будто читал молитву. Он был лорд-канцлером при двух королях и являлся потомком Эдуарда III и Джона Гонта. Бофорт был тем самым судьей, который приговорил Жанну д’Арк к сожжению на костре, и Уильям знал, что старик отнюдь не отличается добротой. Он подозревал, что из этой троицы именно кардинал был инициатором его ареста. Присутствие Йорка было недвусмысленным свидетельством его лояльности по отношению к кардиналу. Уильям едва удержался от ухмылки, услышав голос Бофорта, приторно-томный от десятилетий чтения молитв и пристрастия к медовухе.

– Вы обвиняетесь в самых серьезных преступлениях, лорд Уильям. Мне кажется, вам больше пристало искреннее раскаяние, нежели притворное негодование. Если вы подвергнетесь допросу, я не сомневаюсь в результате, как это ни прискорбно. Слишком много свидетелей желает дать показания против вас.

Уильям нахмурился, а его тюремщики переглянулись, прежде чем Бофорт продолжил свою речь. Было очевидно, что они уже вынесли ему приговор. Он сжал зубы, полный решимости бороться до конца.

– Ваше имя значится во всех документах, касающихся последних событий, милорд, – сказал Бофорт. – Сорванное перемирие, свадьба в Туре, оборона Нормандии от французского вторжения. Народ Англии жаждет справедливости, лорд Саффолк, и вы должны жизнью заплатить за свое предательство.

Безжалостные черные глаза кардинала резко контрастировали с его нежной белой кожей. Уильям пристально смотрел в них, стараясь выразить взглядом все свое презрение. Бофорт с грустью покачал головой.

– Какой это был несчастливый год, Уильям! Я знаю вас как хорошего, благочестивого человека. Мне очень не хотелось бы, чтобы дело кончилось этим. Однако должны быть соблюдены все необходимые процедуры. Я попрошу вас сознаться в совершенных вами преступлениях. Вы, вне всякого сомнения, откажетесь, и тогда, боюсь, нам с коллегами придется удалиться. Вас привяжут к этому стулу, и эти два человека убедят вас подписать признание в смертном грехе предательства.

Слушая его сладкоголосую речь, Уильям чувствовал, как гулко бьется сердце в его груди. Все его надежды рушились. Йорк криво усмехался, не глядя на него. Правда, Трешем выглядел несколько смущенным, но это ничего не меняло, поскольку они наверняка уже приняли решение.