Кожа пальца лопнула по всей его длине, словно на нем разошелся шов, и Уильям принялся читать молитву на латыни. После двух поворотов винта хрустнула кость, а пластины тисков все продолжали сдвигаться, сдавливая изувеченный палец. Солдаты не торопясь затягивали в тисках другие его пальцы, ведя беседу о какой-то проститутке в доках и обсуждая, на что она готова за несколько пенни. Джеймс рассказывал, что он показывал ей такое, чего она прежде никогда не знала, а Тед говорил, чтобы он не врал, и предупреждал, как опасно за собственные деньги подхватить сифилис. Дело дошло до ссоры, в которой Уильяму отводилась роль невольного и беспомощного свидетеля.

Его левая рука пульсировала в унисон с сердцем. Они усадили его за стол и обвязали веревкой грудь. Сначала он пытался отдернуть руки, но они крепко прижимали их к столу. Он видел, как из распухшей багровой плоти его мизинца торчит тонкая косточка. Уильяму часто доводилось высасывать костный мозг из куриных костей, и вид его собственных пальцев с прикрепленными к ним жуткими устройствами казался ему нереальным, как будто они принадлежали не ему, а другому человеку.

Уильям покачивал головой, чуть слышно бормоча Pater Noster, Ave Maria, Nicene Creed, выученные им в детстве под руководством воспитателя, который брался за кнут каждый раз, когда он запинался или совершал малейшую ошибку.

– Credo in unum deum! – произнес он, тяжело дыша. – Patrem omni… potentem! Factorum caeli… et terrae.

Раны, полученные им в сражениях, никогда не были такими болезненными. Он попробовал воскресить их в памяти. Однажды в результате прикосновения раскаленного железа у него возник сильный ожог, и сейчас Уильям с удивлением ощутил тошнотворный запах горелой плоти, который, как ему казалось, он давно забыл.

Солдаты замерли, и Тед поднял руку, призывая к молчанию своего партнера, задавшего ему какой-то вопрос. Боль затуманила сознание Уильяма, но ему почудилось, будто он слышит знакомый голос. Ему было известно, что умирающих людей посещают фантастические видения, и он поначалу старался не обращать внимания на эти звуки, думая, будто это шепот явившегося за ним ангела.

– Сознайся! – отчетливо услышал он голос, приглушенный каменными стенами.

Уильям поднял голову и едва не спросил своих мучителей, не слышали ли и они эти звуки. Кто-то кричал изо всех сил, повторяя одни и те же слова, и при каждом повторе разные их части оказывались неразборчивыми. Уильям сложил вместе то, что ему удалось разобрать, и закричал от удивления, смешанного с болью, чем вывел из состояния оцепенения Теда, который тут же продолжил затягивать винты. Хрустнула еще одна кость, и на деревянную поверхность стола брызнула тонкая струйка крови. Уильям почувствовал выступившие на глазах слезы. Ему очень не хотелось, чтобы его мучители подумали, будто он плачет.

Уильям глубоко вздохнул. Он узнал голос Дерри. Никто, кроме него, не называл его Уильямом Полем. У него разрывалось сердце при мысли, что он должен уступить этим людям. Его решимость молчать до конца растаяла, словно воск в печи.

– Хорошо… джентльмены, – произнес он, тяжело дыша. – Я сознаюсь во всем. Несите свой пергамент, я подпишу его.

Молодой солдат посмотрел на него с изумлением, но Тед лишь пожал плечами и принялся откручивать винты, тщательно вытирая каждый, и смазывая маслом тиски, дабы они не заржавели в мешке. Уильям окинул взглядом их арсенал и содрогнулся, поняв, что это было только начало мучений.

Тед кашлянул, тщательно вытер со стола кровь и положил искалеченную руку Уильяма на кусок ткани. После этого он аккуратно развернул перед ним свиток пергамента из телячьей кожи и достал из мешка с пыточными инструментами чернильницу и гусиное перо. Видя, что правая рука Уильяма сильно трясется, Тед обмакнул за него перо в чернильницу.

Испытывая чувство тошноты, он прочитал обвинение в государственной измене.