Бывший венн понял, что слышит отголоски мыслей умирающего, но это не удивило его. Он пришёл сюда совершить справедливость, всё остальное было неважно. Ему не следовало удивляться чему-либо из происходившего с ним и вокруг. Только замечать и использовать к своей выгоде. Так учил Мавут, а в искусстве убивать Владыка знал толк.

Он слышит отголоски чужих мыслей, желаний, намерений? Тем лучше…

Он подобрал Лисуткин топор и пошёл за Булымой.

Главарь булычей уже столкнул на воду лодку и, запрыгнув в неё, орудовал вёслами. Юный воин стоял на берегу, опустив руку с топором, и спокойно смотрел, как росла между ними полоска воды.

Много дней назад точно так же уходила от далёкого берега совсем другая лодка…

«Не ты ли стрелял?..»

Можно было взять лук у подъехавшего Резоуста, но бывший венн рассудил иначе. Топор догнал Булыму, когда тот выбрался на середину речки и почти решил, что спасён. Он успел отшатнуться, и лезвие ударило в бок, растворяя широченную рану. Боль настигла не сразу, Булыма даже ударил вёслами ещё раз. Потом свалился на дно лодки и скорчился, пытаясь затолкать обратно в тело что-то бесформенное, лезущее наружу из раны.

Юный Мавутич провожал глазами уносимую течением лодку, и в душе было пусто. О чём он мечтал, дожидаясь нынешнего дня, об этой ли пустоте?..

Нет, он ни о чём не жалел. Он выбрал свой путь.

Когда за спиной затопали и зафыркали кони, он отвернулся от реки и низко поклонился рыжеусому всаднику:

— Спасибо, отец.

«МАМА…»

Мальчишку, найденного в буреломе, Волки устроили по тёплому времени в одной из клетей. Ну в самом-то деле, не к очагу же святому его сразу нести? Судя по кинжалу на поясе и по расчётливому удару, которым он встретил Бусого, мальчишка вполне мог быть из Мавутичей. Но мог и не быть. Мужественного человека хочется видеть другом, а не врагом, а уж мужества мальцу было не занимать, и Бусый вовсю придумывал ему причину оказаться подле Мавутичей, но — не из их числа. Может, он крался за ними лазутчиком, думал выведать замыслы? Или Змеёныш его вовсе в иных краях подхватил и сюда случайно забросил?

Ладно, откроет глаза, заговорит — тут всё и узнаем…

Покамест мальчишка не говорил ничего.

Лежал на широкой скамье, устроенный так, чтобы можно было убирать из-под него и двигать всё тело, оберегая от пролежней, а шею, с превеликим трудом вправленную Соболем, совсем не тревожить. При смуглом лице и чёрных глазах у мальчишки были серебристо-светлые волосы, в отсветах огня казавшиеся седыми. За эти волосы, из которых Синеока понемногу вычесала сосновые иголки и грязь, мальчишку повадились именовать Беляем. Надо же было хоть как-то его называть?

Вот заговорит, тогда и посмотрим, ладно ли на нём сидит такое доброе имя…

Но Беляй говорить не торопился. Волки слышали его голос, только когда лесного найдёныша окутывало забытьё. Мучительные стоны, тихие вскрики, обрывки словес неведомого языка…

Порою Латгери — чего с ним давным-давно не бывало — видел себя совсем ещё малышом. Вот он тайком улизнул из дома, чтобы искупаться в Обезьяньем Озере, ласково бурлящем, таком тёплом даже зимой… Вот и берег, осталось только с обрыва спуститься…

И тут начинается Сотрясение Гор, и малыш срывается вниз, прямо на камни. И шею пронизывает боль, да такая, что вмиг делается понятно — окончательная. А Сотрясение Гор длится, несильное и вроде бы совсем неопасное, но боль в шее растёт и растёт, заполняя всё тело, и Латгери — то есть не Латгери, а малыш, ещё не узнавший Владыку, — плачет и зовёт маму, только голоса нет.