Вот он погладил волчонка по голове, низко наклонился к нему, что-то прошептал в мохнатое ухо…

И Ульгеш замер, так и не произнеся ни звука. Перед ним вершилось Волчье таинство, в котором ему, чужеплеменнику, не было места. Что сейчас сделает Бусый? Быстро и милосердно взмахнёт ножом, чтобы мама наконец-то отозвалась волчонку — уже там, в священных лугах, куда добрые звери возносятся между вздохами, прямо посередине прыжка, не очень-то и заметив мгновение смерти?

— У меня отец почти так же напоролся, — самым обычным голосом сказал Бусый юному мономатанцу. И примерился лезвием к окровавленному сучку. — Помнишь? Ну, тогда?

И Ульгеш сразу вспомнил, и снова начал дышать, и услышал в утреннем лесу робкое, какое-то растерянное, но всё же пение птиц, и понял, что жизнь будет продолжена.

— Две слеги приготовьте, потолще да подлиннее, — распоряжался Бусый. — И с разных сторон под бревно их подсуньте. Вот здесь и вот здесь…

Не надо учить венна, как жить и обходиться в лесу, даже если венн этот — сущий мальчишка. Ребята мигом вырубили надёжные жерди, напоминавшие скорее нетолстые брёвнышки, — из неломающейся рябины, и то-то, знать, радовалось славное дерево, сбитое бурей с корней, но сумевшее оградить ещё одну жизнь!

Бусый быстро и осторожно работал в это время ножом, надрезая сук над спинкой волчонка. Ульгеш поднял отлетевшую деревяшку… На миг он почти ужаснулся, заподозрив в ней благородный маронг, но только на миг. Древесина маронга отливала глубокой бархатной краснотой, а здесь был цвет мертвечины.

Мальчишки между тем приспособили слеги под бревно, примерились, взялись поухватистей, приготовились…

— Давайте потихоньку… Потихоньку, сказано вам! Так, ещё… Ещё немного… Стой… Ещё… совсем чуточку… Вот так замрите!

Крепкие Волчата и Ульгеш не посягали откатить в сторону Змеёнышево бревно, они лишь подвесили непомерную тяжесть на своих слегах, в то время как нож Бусого плавно скользнул поперёк подрезанного сука — и отделил его от ствола. Волчонок слегка трепыхнулся, но не взвизгнул.

— Теперь выше поднимайте! Ещё! Держите!

Перехватив нож зубами, Бусый подсунул одну ладонь под брюшко волчонка, а другой принялся выгребать из-под него дёрн. Устроив ямку, начал кромсать лезвием нижнюю часть глубоко воткнувшейся деревяшки…

Бревно висело у него прямо над головой, цепляя крючьями веток волосы на затылке, но кому ещё доверит себя венн, если не кровной родне да стальному клинку? Не подвели ни нож, ни родня. Сук распался под лезвием, как масло. Спасибо тебе, Брат Огня из племени вилл, пусть небо всегда будет просторно под крыльями твоего симурана!..

Бусый выпрямился.

— Бросай!

Змеёнышев топляк с многопудовым глухим чмоканьем лёг на прежнее место, просев во мху ещё ниже, потому что его больше не поддерживал сук. Парни вытирали рукавами рубашек мокрые лица.

Волчонок лежал на ладонях у Бусого, маленький, мокрый и жалкий, почти такой же бесформенно-смятый, как и его мать, но — живой. Пока ещё живой. Вот он было решил, что уже стало всё хорошо, и попробовал шевельнуться, но тут же взвизгнул и снова притих.

Бусый наклонился к нему:

— Держись, малышка.

Его ладони поили теплом замёрзшего, измученного волчьего ребёнка. Тот вдруг чуть повернул голову и… лизнул Бусого в щёку.

«Летун…»

Беспокойная память немедля подсунула предсмертное пожатие Летуновой пасти.

«А что, если…»

Нет. Летун был собакой, веннским волкодавом, а собак в роду Волков не держали. Зачем, если есть братья волки? Но братья волки обитали в лесу, а не во дворах. Такой не будет ждать хозяина на пороге и умывать ему языком заплаканное от горя лицо.