Девять дней я обкладывал пластидом лодку изнутри и снаружи, баллонов опорожнил несметно – Йоргас, спасибо, сам возил их на заправку.

Потом ещё целый день монтировал взрыватели в цепь, шнур вёл на берег. Довел всё же.

Сели мы тут же с Йоргасом, хлебнули как следует вонючего арака и – подождали глоток за глотком, покуда стемнеет погуще: фейерверк в темноте полной – он красочный самый.

Луна как взошла – мы в лодку сели. Свели ладони – и вместе нажали.

Осечки не случилось. Рвануло так, что скалы зашевелились. Под водой

– будто солнце лопнуло.

Я дёрнул стартер и, обогнув рвущийся фонтаном холм взрыва, мы ретировались в город.

Там ещё на причале хлебнули немного – и разошлись.

Вот уже самый конец – и ещё немного.

Возвращаюсь домой, захожу в контору.

Ещё светом щёлкнуть не успел, а меня тут по шее – хвать: и я в отключке.

Очухиваюсь в странном вполне положении: вишу я у окна в петле за ноги, а за стойкой моей конторской стоят Барсун с Молчуном – кверху ногами – и что-то разливают друг другу в рюмочки.

Я их – перевёрнутых – не сразу-то и узнал. Петля у меня в ногах крепкая – ступни затекли, а в голове темно – хуже некуда: кровь набежала, как при погружении.

Пригляделся ещё – сверху верёвка идёт какая-то и к батарее струной подвязана. По всему, думаю, они меня наподобие лебёдки за карниз подтянули.

Тем временем Барсун увидал, что клиент очнулся, глотнул рюмку и ко мне: так, мол, и так, где, сука, деньги?

А я – всё как есть начистоту: мол, простите дяденьки, истратился по делу, – но денег большинство – там-то и там-то: спрятал в камнях в бухте такой-то.

Барсун:

– Ладно, ты повиси еще немножко, – и кляп мне мастерит, чуть не задушил, собака.

Молчун со мной остался – одну за одной хлещет, а на оклик ни слова сказать не хочет.

Когда Барсун вернулся, во мне только полдыха осталось. Голова ртутью налилась – хоть отрывай, кровь из носа хлещет, и вроде как совсем дохну.

– Ты чего, – говорит Барсун, – нас разводишь, как маленьких? Там менты по всему берегу шарят – отлить нельзя, не то – подойти поближе.

А я мычу еле-еле: хотите верьте, хотите нет, но сказал правду – достанем завтра деньги.

Не поверили, видно.

Морочить меня стали: Барсун по почкам, Молчун – селезёнку да ребра охаживает. Лупят, как грушу. Барсун подпрыгивает, Молчун – стоймя мочит.

А я и так – без битья – уже помираю.

В общем, не стерпел я. Думаю: ещё убьют – чего ради?

Короче, дотянулся я до бутылки – хорошо, пока крепили, с подоконника её не свалили – чудом: да как вдарю Барсуну по темечку навскидку.

Тот рухнул сразу – как статyя подорванная.

Полоснул я лепестком по веревке: да так и свалился.

Очнулся, когда Молчун меня водкой брызгал. Чую на губах, что – водкой, а вокруг почему-то винищем воняет…

Ну, мне и полегчало от такой заботы, однако – не совсем: смотреть и шевельнуться могу кое-как, а говорить – как под плитой на губах могильной – невозможно.

А Молчун тем временем спрашивает меня с корточек:

– Так где же деньги?

А я смотрю на Барсуна: лежит – не дышит, башка его плешивая вся от крови и винища мокрая – и очки заляпаны подтёком…

Мне жутко стало. Говорю я Молчуну:

– Помогите товарищу.

– Ничего; одним меньше в наших планах, – отвечает Молчун, и мерещится вдруг, что мигает он мне.

И тут я совсем уж взбеленился. Не привык я ожидать от себя такого, хотя точно знаю: если припрёт под яблочко, страшен я становлюсь, как ангел-хранитель.