Мэри Рено. Бык из моряТесей - 21МАРАФОН1
Дельфины так и прыгали вокруг, когда я - вместе с товарищами по арене - входил под парусом в Пирей. Наши одежды и волосы еще пахли гарью спаленного Лабиринта. Я спрыгнул на берег, набрал полные горсти родной земли - она прилипла к ладоням, будто ласкала меня… И лишь потом заметил людей вокруг; они не приветствовали нас, а глазели издали и звали друг друга посмотреть на чужеземцев-критян. Оглядел своих ребят - и понял, как выгляжу я сам, бычий плясун. Гладко выбритый; тонкий как хлыст от непрерывной тренировки; шелковая юбочка, вышитая павлиньими хвостами, стянута в талии широким золоченым поясом; веки до сих пор темны от краски - ничего эллинского во мне, кроме льняных волос. Ожерелья мои и браслеты - не царские драгоценности, а дорогие безделушки Бычьего Двора… Арена въедалась в душу накрепко. Нога моя уже ступила на землю Аттики - а я все еще был Тезей-афинянин, из Журавлей, первый среди бычьих прыгунов. Они там рисовали меня на стенах Лабиринта и вырезали из слоновой кости; украшали моими изображениями золотые браслеты; поэты клялись, что мы с ними переживем века в балладах, сочиненных в мою честь… Я все еще гордился этим - но пора было снова становиться сыном своего отца. Вокруг нас поднялся шум: толпа разглядела наконец, кто мы такие. Люди роились около нас, передавая новость к Афинам и к Скале; таращили глаза на царского сына, разряженного как фигляр… Женщины плакали от жалости, глядя на шрамы - следы скользящих ударов рогом… Такие шрамы были на каждом из нас; и люди думали, что это от плетей. По лицам моих ребят я видел, что они слегка обескуражены: на Крите каждый знал, что эти шрамы - наша гордость, знаки отточенного искусства… Я вспомнил, как пели мрачные погребальные песни, когда я отплывал из Афин, как рыдали и рвали на себе волосы, как причитали по мне - добровольному козлу отпущения… Слишком много было на душе - не высказать, - и все это прорвалось из меня радостным смехом… Какая-то старушка поцеловала меня… В Бычьем Дворе голоса моих ребят не замолкали весь день, они и теперь звенели вокруг: - Смотрите, мы вернулись! Все вернулись! - Смотрите, вот ваш сын… - Нет, критяне за нами не гонятся! Миноса больше нет, Дом Секиры пал! - О! Мы сражались там в великой битве после землетрясения, Тезей убил их принца Минотавра… - Мы свободны! Не будет больше дани Криту! Люди смотрели на нас изумленно и тихо переговаривались: новости оглушили их. Мир без Крита - такого не было под солнцем; чтобы обрадоваться, надо суметь в это поверить… Но вот уже юноши вскочили, запели пеан… Я с улыбкой сказал своим: «Ужинаем дома!», а про себя думал: «Не надо, ребята, не говорите им слишком много. Вы уже сказали все, что они могут понять…» Но они продолжали щебетать. Мой слух уже настроился на аттический лад, и теперь их говор звучал как птичий гомон: - Мы Журавли, Журавли! Журавли - лучшая команда Бычьего Двора… - Целый год на арене - и все живы!… Это впервые за всю их историю, а ей уже шестьсот лет… - Это Тезей сделал. Он тренировал нас… - Тезей - величайший прыгун, какой только был на Крите во все времена… - А здесь, в Афинах, вы слышали о Журавлях?… Должны были!… Родственники обнимали своих любимых, разглядывали их; отцы целовали мне руки, за то что вернул домой их детей; я что-то кому-то отвечал… Как мы молились, как мы боролись в Бычьем Дворе, за то чтобы вырваться оттуда! А теперь - как трудно избавиться от него, как трудно отвыкнуть от жизни на остриях рогов, когда каждый твой день - последний, а вера в товарища - сильней любви!… Осталась свежая рана. |