Пасифая произнесла эти слова — и, кажется, лишь теперь осознала их смысл. Под гримом, тонко подчеркивающим ее красоту, лицо ее стало замогильно-белым.

— Потеряла... потеряла... — проскулила царица, съеживаясь и сползая со стула.

Задыхаясь от рыданий, в которых смешались ужас и скорбь, Ариадна бежала прочь.

Глава 21

Ужасаясь тому, что видела и слышала, Ариадна бежала назад, в святилище на Гипсовой Горе. Ее мука и ощущение предательства — никто не думал об Андрогее, только о своих, разрушенных его смертью, планах — летели впереди нее, так что Дионис уже ждал ее. Он успокоил ее, дал ей выплакать скорбь по брату, которого она любила, но он и сам был расстроен, ибо неполнота его Видения не позволила Ариадне предупредить брата об опасности.

Теперь уже Ариадна успокаивала его. Она не винила ни его, ни себя. Она напомнила, что, когда они вместе смотрели на сражение в Афинах, Дионис был озадачен чем-то, чего не мог понять. Теперь оба поняли, что Видение было послано неполным, и Ариадне очень захотелось взять статуэтку Матери из ниши и зашвырнуть в реку, что текла между святилищем и дворцом.

Она сказала себе, что отвратительная сцена, при которой она присутствовала во дворце, вызвана потрясением. Назавтра она вернулась туда, думая, что, когда гнев уляжется, скорбь возьмет свое. Во дворце, однако, ничего не изменилось — кроме того, что Пасифая удалилась в тайное святилище в глубоких и древних пещерах Кносса. Пещеры эти были тем, что осталось от твердыни, возведенной пращурами ньшешних минойцев. Саму твердыню по камушку раскатал Посейдон, наслав на предков за какой-то их древний грех землетрясение, — но пещерная комнатка, где перед странной тучной богиней стоял каменный фаллос, уцелела. Царица ушла одна, сообщили служанки, и Ариадна кивнула, не сказав ни слова. Здесь в ней не нуждались.

Миносу то, что могла предложить ему Ариадна, было нужно не больше, чем его жене. Несколько мгновений он, чтобы не нарушать обычая, благодарил ее — а затем снова вернулся к планам мести Афинам. Находись он сейчас под впечатлением от потери сына или опасайся развязывать войну против столь сильного противника — Ариадна поведала бы ему о Видении. Но Минос думал лишь о победе и ничуть в ней не сомневался — казалось, это он, а не Ариадна, разделил Видение с Дионисом. Но страшнее всего было то, что под печалью, которую он внешне выказывал, таилось глубокое удовлетворение.

— Знаешь, он как будто доволен, что Андрогея убили, потому что теперь он вправе требовать от афинян всего, что ему нужно, ничего не давая взамен, — сказала она Федре.

В покоях сестры она увидела и заплаканные глаза, и печальное лицо — только, как быстро выяснилось, смерть Андрогея к этому не имела отношения.

— Что теперь со мной будет? — ныла Федра. — Мне никогда не найти мужа, никогда отсюда не вырваться.

Ариадна покачала головой и ушла. По пути в святилище она повстречала Главка. Его лицо было серьезным и скорбным: с Андрогеем, почти ровесником, его связывало очень многое. Но из-под вполне искренней скорби проглядьшало столь же искреннее торжество. Андрогей, старший сын, всегда был первым; ему, если он только не оказался бы недостойным, предстояло наследовать отцовский престол. Адрогей недостойным не был. Теперь же наследником становился Главк.

У Ариадны заболело сердце: слишком многое и слишком ясно она видела. Она поспешила вернуться в храм Диониса. Никто здесь не знал Андрогея, и их чисто внешние изъявления скорби и сочувствия не так ранили ее. Здесь искренне жалели ее, и под налетом официальности не было ничего, кроме вполне понятного равнодушия к тому, кого они никогда не знали.

Ариадна со вздохом упала на подушку подле Дионисова кресла, хотя теперь они редко сидели так. Чаще всего они устраивались рядышком на мягкой скамье или — если играли во что-нибудь — в креслах у столика.