— Сыпаться меж пальцев?.. — повторила Ариадна. — Он воистину бог. И он не обжигает рук?

— Нет, он не обжигается, когда камень раскаляется по его воле, но это не делает его богом. Я видел, как он обжигает язык о горячую еду или питье. С другой стороны — он не может разогреть еду или сжечь кого-нибудь, даже если пожелает того. Ему подвластны металл и камень — то, что имеет отношение к земле, ибо его Дар — повелевать землей.

— Я знаю, он помогал тебе строить дом на Олимпе, и ты говорил, что ходишь с ним на охоту, но разве Нижний Мир не... чужд всему?

— Чужд, да. — Дионис улыбнулся, увидев, как округлились ее глаза. — Но Гадес — друг. Он не станет запирать меня там. А так — это красивейшее место, порой прекрасное настолько, что дух захватывает.

— Не могу представить, как может захватить дух у того, кто мертв, — колко заметила Ариадна.

Дионис засмеялся.

— Гадес не мертвый. И Персефона. Да и я тоже — хотя бывал там бессчетное число раз. Они не возражают, чтобы я привел туда тебя. И — прежде чем ты заплачешь и откажешься — я клянусь, что ты не умрешь ни до прихода туда, ни после возвращения. — Десять или двенадцать ударов сердца он молчал, потом медленно проговорил: — Думаю, ты полюбишь Персефону. Она истинная дочь Матери. Правда, Сила, которая дарована ей, иная, чем та, которая дается тебе во время танца.

— Персефона, — снова повторила за Дионисом Ариадна. — Но ведь из всех воплощений Матери перед ней трепещут больше всего...

— Вполне может быть. Признаюсь, я не хотел бы оказаться у нее на пути. Но по большей части она веселая, насмешливая и обожает Гадеса.

— Но разве он не унес ее во тьму Нижнего Мира против ее воли, похитив из-под опеки матери?

— Полагаю, именно так он и сделал. — Дионис усмехнулся. — Но она уже чуть-чуть переросла опеку матери, когда он украл ее — ей было, кажется, девятнадцать, — и она изо всех сил старалась вырваться из-под власти Деметры. Знаешь, та никогда не давала ей имени, а звала просто Корой, то есть девушкой, потому что хотела, чтобы Персефона заняла ее место и тем обеспечила ей бессмертие.

— Но великие маги и так бессмертны!

— Лишь отчасти. — Дионис пожал плечами и продолжал без колебаний: — А это значит, у Персефоны никогда не было бы ни своего имени, ни собственной жизни. Не думаю, что она сильно возражала, когда Гадес унес ее с Олимпа. Впрочем, она до сих пор поддразнивает его, когда что-нибудь идет не так, — говорит, этого не случилось бы, не укради он ее.

Ариадна покачала головой.

— И все-таки я еще не готова сойти в Нижний Мир.

— Тогда, может, ты захочешь отправиться с Гермесом в Египет? Он любит спутников, и я хожу с ним всегда, когда могу. Он такой пройдоха, что порой я боюсь за него. Египтяне зовут его Анубисом и считают, что у него голова шакала. И не похоже, чтобы он возражал. Да, еще он, как сорока, любит красивые вещицы, а поскольку в Египет его чаще всего приглашают сопровождать мертвые души, тела которых египтяне убирают богаче некуда, он возвращается с неплохой поживой.

— Бог Гермес — вор? Он крадет у мертвых? Дионис усмехнулся.

— О да, он вор. И неплохой к тому же. А у мертвых красть безопаснее, чем у живых. Они не возражают. Кроме того, могилы там запечатывают после похорон, так что вероятность быть увиденным кем-то живым очень мала.

Ариадна округлила глаза.

— Гадес и Персефона окружены мертвыми; Афродита, Психея и Эрос — бесконечная постельная сцена; есть среди твоих друзей кто-нибудь более почтенный?

Дионис минуту подумал.