Я опустился на колени возле нее.

- Феба!… Ну что это такое?… Почему ты не дождалась меня, ведь вы не могли не знать, что я приду!…

- Тезей!… - Лихорадочно блестевшие глаза блуждали, она с трудом дышала сквозь темную кровь, что сочилась изо рта. - Тезей!… Филия умерла?

Я огляделся. Сначала увидел бычью сеть, а потом - еще одну девушку, наполовину в воде, куда ее забросили рога.

- Да, - сказал я. - Она умерла сразу.

Они были любовницами на Крите, в Бычьем Дворе это было принято…

Феба подняла руку и пощупала свою рану.

- Мне нужен топор, Тезей. Ты сможешь это сделать?

- Нет, родная моя, у меня ничего нет с собой. Но это уже недолго, потерпи. Возьми меня за руку.

Я думал, как я берег их в Лабиринте, тренировал их, ободрял, сам выступал вместо них, если им было тяжело, - и вот тебе!…

- Что так случилось… оно к лучшему… Мы вернулись слишком… гордыми… Наша родня нас ненавидела…

Так часто бывает с воинами: пока их раны не охладеют, они все говорят, говорят… - а потом угасают, как выгоревшая лампа. Она умолкла, тяжело дыша… Я погладил ей лоб, пот был липким.

- Мой отец… обозвал меня бесстыжей шлюхой… за то что… прыгала на нашем… старом воле… мальчишкам показать… А Филия… они ее посватали… за лавочника… Жирный, как свинья, на Крите мы бы его быку отдали, а они… говорили, что она должна быть счастлива… заполучить его… после того как… была фигляршей и жила… напоказ…

- Им надо было сказать это мне, - сказал я. Но здесь не на кого было злиться, только умирающая и мертвая.

- Они нас… звали… мужененавистницами… О, Тезей! Ведь ничего-ничего здесь не осталось… как в Бычьем Дворе. Ни чести, ни… вот мы… и пошли…

Голова ее откинулась назад, и глаза закрылись, но она снова открыла их и, сжав мою руку, прошептала:

- Он бьет рогами вправо.

Душа ее вылетела с последним смертным вздохом, - рука выскользнула из моей, - я остался один.

Да, Бычьего Двора больше нет. Но, поднявшись на ноги, я увидел на грязной равнине громадную белую тушу, благородно-свирепого зверя, нюхающего ветер. Бычьего Двора больше не было, но бык еще оставался.

Я шел вдоль олив, пока не нашел старого толстого дерева, поближе к морю. Привязал там корову, длинную бычью привязь со скользящей петлей накрепко обмотал вокруг ствола… Потом залез на дерево и укрепил там сеть на двух ветвях - так, что она едва держалась… Теперь оставалось только призвать богов. Я выбрал Аполлона, раз уже критские быки ведут род от его священного стада, и пообещал ему этого, если он поможет мне его одолеть. А потом принялся за дело.

Подарг стоял ко мне задом и махал хвостом: гонял мух. Я лизнул палец, чтоб узнать направление ветра, - надеялся, что запах телки привлечет его, но бриз тянул с моря.

Вышел на прибрежный луг, ступая по шагу; под солнцем глина запеклась бугристой коркой - здесь не разбежишься… Мне не хотелось уходить от дерева слишком далеко; я подобрал пару камней, но они упали с большим недолетом. Пришлось выйти дальше - один со своей короткой тенью среди желтых цветов - и бросать снова… Камень едва не пролетел мимо, но попал, и он оглянулся через плечо. Я помахал рукой, чтобы привлечь его. Если он пойдет, то будет быстр, как боевая колесница… Он мотнул головой и хмуро глянул на меня, будто говоря: «Я отдыхаю. Будь благодарен и не испытывай меня». И отошел подальше.

У меня в ушах звучал плеск волны на пляже, и вместе с ним голос старой Микалы: «Не выпускай Быка из Моря!…» Но ведь его уже выпустили - и я должен его связать; в этом залог моей удачи на всю жизнь!… Чего же я жду?

Я побежал прямо к нему до половины расстояния.