Я ценил парня, но в тот момент забыл о нем совершенно. Его тело темнело расплывчатым пятном; я разделся и нырнул сам, чтобы поднять его. Отчасти, чтобы оказать ему честь, - но я думал и о том, что управлюсь быстрее других.

Даже с ним, даже под водой я думал о ней. Наблюдает она за нами сквозь листву? Что она скажет матери: «Мужчины видели, как я купалась»? Или: «Я видела мужчину».

Кто- то меня окликнул… Это был Пириф, перегнувшийся со своей кормы:

- Эй! Ну как тебе амазонка?

А мне и в голову не пришло!… Ведь на Крите я видел такие же серебряные волосы, что прыгали по плечам в Бычьей Пляске; но она казалась только собой, единственной, несравненной… Постепенно до меня дошло: здесь не будет мужчин ее племени, чтобы сразиться за нее; я уже встретил того бойца, у которого должен ее отбить. Она со своим оружием, со своей львиной гордостью… а я - с чем я?

Потом подумал: «Она спустилась к воде одна, но остальных задержало что угодно - только не страх. Значит, она им приказала. Она из тех, кому подчиняются…» А вслух говорю:

- Они перед нами в долгу. Посмотрим, чем расплатятся…

Наши закричали: «Даешь!» - но в голосах было меньше пыла, чем прежде. Парни поглядывали на берег - подарок скрытым лучницам - и явно размышляли о своих подмокших тетивах. Они предпочли бы что-нибудь попроще, и охотно уйдут от этих берегов, если я их не задержу.

Кричу Пирифу:

- Слушай! Один из моих людей убит, и мы должны ему устроить достойные похороны. Давай пристанем к ближайшему открытому месту. Заодно и добычу там поделим.

Это дошло до всех. Советую каждому вождю, кто поведет воинов на рискованное дело, - никогда не откладывай дележ трофеев. Если они слишком долго валяются на виду, - ничьи, - люди успевают присмотреть себе, что им нравится, а потом это достается кому-то другому - и начинается базар.

Чуть дальше был скалистый мыс, а возле него отлогий берег. Я отдал распоряжения о могиле и памятнике для Пиленора; а потом отозвал Пирифа в сторону и сказал ему, что собрался делать. Он долго смотрел на меня, не отвечая; наконец я не выдержал:

- Ну что скажешь?

- А надо?… - говорит. - Нет уж. Я уже успел проглотить все что должен был сказать. Мы бы поссорились, - а ты все равно пойдешь, а потом тебя убьют, и я всю жизнь буду жалеть об этой ссоре… Иди, дурень, - буду за тебя молиться… Если смогу, отвезу домой твое тело. Но уж если ты ее достанешь, - будь спокоен, я тебе не соперник.

Мы разделили добычу; я позаботился, чтобы все остались довольны… А потом сказал:

- Этот меч, кубок и браслет я даю из своей доли. Это призы на погребальных Играх - окажем честь мертвому… Однако, кроме погребальных даров мы должны ему нашу месть. Сейчас их дозорные думают, что все мы заняты обрядами; другого такого случая у нас не будет. Кто со мной?

Вперед шагнуло человек двадцать, готовых пропустить Игры из любви к Пиленору, ко мне или к приключениям. День стоял где-то между полуднем и летним закатом; здесь он начинается позже, чем у нас.

Пока остальные расчищали дорожку для бега, мы скользнули в лес; потом обошли подножие холма и вышли к тропинке, по которой девушки спускались к морю. Она повела нас вверх, через открытые поляны, вдоль излучин и перекатов горного ручья… На тропе были следы копыт, а в одном месте - лента, мокрая от морской воды.

Вскоре мы увидели расчистку и деревушку на ней… Но когда подползли, то услышали мужские голоса и плач детей, - это был обычный крестьянский хутор, похожий на все другие. «Так, значит, это не страна женщин, как о ней рассказывают, - подумал я. - Они должны быть чем-то другим, как бы народ в народе…»

Тропа миновала источник, где начинался ручей, - тут они останавливались напиться, - и повела нас дальше, сквозь лес из миртов, каштанов и дубов.