И тогда я поднялся. Парни из ее гвардии стояли вокруг… И плакали… А мои глаза были сухи - много дней пройдет, прежде чем эта отрада облегчит меня… Я сказал им: «Оставайтесь с ней, пока я не вернусь». За ними стояли другие воины и смотрели на меня. Они были готовы, они поняли меня раньше, чем я сам; и я теперь почувствовал, - как чувствует это волк, - ничто не облегчит боль утраты, но ярость насытить можно.

Я вскочил на скалу, где меня было видно всем, и прокричал свой боевой клич.

Трижды прокричал я, - и с каждым разом ответный рев войска отзывался все мощней, словно я взывал к морю. Я видел, как наверху опустились руки лучников и метателей, как они стали переглядываться… И бросился вперед.

Подъем по склону и на земляной вал - это я помню. Помню, как карабкался на стены, цепляясь руками и древком копья… И вот я уже там… Но с тех пор как начал убивать - мало что осталось в памяти. Знаю, что я не обнажал меча, - он был в ножнах чистый, когда все кончилось, - но едва я поднялся наверх, в руках у меня очутился топор. Топор был хорош, он крушил все вокруг, и это мне подходило. Я не смотрел, идут ли за мной мои люди; я чувствовал их - словно красные искры летели вслед моей ярости… Иди я прямо вперед - я бы их обогнал; но я не мог видеть живых врагов около себя - и рубил всех, и справа и слева.

Насытить жажду, гнавшую меня все дальше, я не мог. Людей убивал, их кровь лилась по топору, и руки стали липкими… Но я не мог убить судьбу, богов - и то душераздирающее чувство, что я на нее зол. Зачем она вмешалась, когда все было так хорошо?!… Она слишком много на себя взяла: мы были равны в бою, но царем был лишь один из нас… Я был в союзе со своей судьбой и уже видел свои последние дни как песню бардов… Нам не надо было расставаться; раз она относилась к смерти так легко - мы могли бы вместе перейти Реку к дому Гадеса… А она бросила меня одного, с моим народом у меня на шее - и без бога, который вел бы меня, чтобы быть мне царем, чтобы просто жить…

Душа моя кричала о мести, и я мстил, где только мог. Скоро на вершине Холма Пникса уже некого было убивать; я повел своих дальше, через седловину, на Холм Нимф… Они были на вершине, и я звал их на бой… Оттуда прилетело несколько стрел; но они дрогнули, и по их крикам стало ясно, что бегут. Позади меня люди кричали, что мы спасли город, но для меня было важно другое - слишком много их успеет спастись!… Я споткнулся и упал, мой гвардеец помог мне подняться… Огляделся вокруг - вижу, скифы скатываются со склонов на равнину, а там их ждет десант с кораблей; но на следующем холме - вооруженное стройное войско. «Ну, эти от нас не уйдут!» - кричу - и к ним… Их вожак бежит впереди… Я - боевой клич, а он кричит: «Государь, это я!… Кто-нибудь, посмотрите вместо царя, он не видит!… Я Аминтор, Тезей! Мы победили!… Но что с тобой, государь?»

Я опустил топор, и люди, державшие меня, расступились. В глазах прояснилось - передо мной была армия из крепости. Они обнимались с моими людьми, плача от радости… А я стоял, боясь очнуться, и вокруг говорили тихо, как над умирающим.

Кто- то сказал:

- Ему, наверно, попало в голову.

Другой возразил:

- Нет, не то… Где амазонка?

Это я понял и сам ответил:

- На Холме Пникса. Я отнесу ее домой.

Пошел было назад; потом остановился и говорю:

- Только сначала приведите мне Мольпадию, Царя Дев. Она передо мной в долгу.

Один из афинских офицеров, который в бою был возле меня, сказал, что она убита. Это мне не понравилось.

- Кто ее убил? - спрашиваю.

- Как же, государь!… Ты сам, в самом начале, ее собственным топором… Вот он до сих пор у тебя в руках.