– Люблю тебя, лада, – шептала княгиня, целуя бессчётно такие нужные и родные губы. – Единственная моя, бесценная, радость моя, сердце моё и душа...

– Горлинка, голубка, цветочек мой лазоревый, – вторила ей та, щекоча дыханием щёки Лебедяны. – И я люблю тебя, жизнь моя, небо моё, земля моя... Ты – мир мой... Лебёдушка моя...

В разлуке княгиня тосковала. В каждом вздохе ветра, в шелесте сада и пляске солнечных зайчиков жила память об их встречах, лунная дорожка на пруду звала побежать легкими шагами, едва касаясь воды... Нырнуть в проход – и вот они, желанные объятия. Видела княгиня и кузню своей лады – в светлом сосновом бору на склоне горы, поила мастерицу молоком из крынки, когда та выходила пообедать под открытым небом. Носила ей яства-разносолы с княжеской кухни и мёд хмельной, да и сама выпивала с нею чарочку. Счастье это было, но счастье урывками, тайком, с горчинкой и привкусом тоски. Ах, зачем же ты накрыла сердце безумием, любовь запоздалая?.. Но уж лучше полюбить вот так, отчаянно и безоглядно, чем всю жизнь провести в болотистом омуте покоя, так и не познав страсти, надрывающей грудь и доводящей до сладостных слёз.

Временами голос совести становился громче, и Лебедяне было тяжело смотреть в глаза мужу. А тут пришла беда: захворал Искрен, стали его мучить боли в желудке. Просветив его насквозь взором белогорской целительницы, Лебедяна ужаснулась тому, что творилось у князя внутри. В самом желудке она увидела тёмное пятнышко вроде язвы, от которого тянулись чёрные нити. Они прорастали в лёгкие, в печень и селезёнку, пробрались и к костям, рассеивая по всему телу маленьких «деток» того, главного пятнышка.

– Язва у тебя, княже, – сказали лекари, осмотрев Светлореченского владыку.

Но Лебедяна чуяла сердцем: это куда более опасный, смертоносный недуг. Веяло от него могильным холодом и тоской близкой утраты. Всю свою целительную силу она приложила, чтобы изгнать его, и «детки» исчезли, а пятнышко в желудке стало почти незаметным. Совсем его убрать у Лебедяны не выходило, но и после этого лечения Искрену стало гораздо лучше. Боли ушли, он даже сразу помолодел лет на десять, а вот у княгини засеребрились первые ниточки седины в косах.

Ниточки эти Искра заметила и принялась обеспокоенно расспрашивать:

– Что случилось, ладушка? Откуда это? Ты захворала?

– Не я, – вздохнула Лебедяна. – Искрен... Я лечила его, отдала много сил.

– Ничего, сил мы тебе сейчас добавим.

И княгиня попала в её любящие объятия. Свет Лалады струилась из рук белогорской мастерицы, вместе с лаской вливая в Лебедяну молодость и прогоняя первые признаки увядания. Озарённые луной, они переплелись на траве, и княгиня, запрокидывая в блаженстве голову, подставляла шею губам возлюбленной, а ладонью скользила по её затылку.

Но её стали одолевать невесёлые думы: уж не оттого ли супруг занедужил, что она неверна ему? Не в наказание ли ей? Громче и громче звучал голос совести, и вконец не вынеся угрызений, решила Лебедяна расстаться с Искрой. Тяжело далось ей это решение, много слёз она выплакала в подушку, так что потускнели её очи и пропала улыбка. А Искра принесла очередной заказ – перстень яхонтовый. Как всегда, гостеприимный князь накормил-напоил мастерицу и оставил ночевать.

Ночью они встретились в саду. Там Лебедяна со слезами поведала возлюбленной о своём решении. Искра слушала молча, и с каждым словом княгини её глаза темнели и холодели, а рот сурово сжимался. Навзрыд плакала Лебедяна: где взять сил, чтобы сказать своей ладе «уходи»? Но она сказала это.

– Нельзя так больше... Не могу я так! – всхлипывала она. – И мужа предаю, и с тобой нечестно поступаю: вместо того чтоб всю себя тебе отдать, лишь по крупицам, урывками любовь дарю... Не будем мы больше видеться, Искорка, прости уж меня.