– Ничего, молодцом держишься, – с мягким смешком ответила та. – Теперь совсем скоро уж.

Она легла рядом с Невзорой, прильнув тёплым телом и обняв её рукой. Носом и губами она уткнулась охотнице в плечо, и ту вдруг обожгло осознание: вот оно – то самое. Объятия женщины... Оттого-то нутро её и бунтовало, восставало против матушкиных «замужей». Не муж ей был нужен. Ей была желанна женщина. Зверь внутри урчал, словно его чесали за ушами.

Выход на поверхность сиял солнечным пятном – слишком ярким, и Невзора поморщилась от рези в глазах. Похоже, снаружи был день в самом разгаре. Размира посапывала рядом, прочие оборотни отдыхали в сумрачной подземной глубине прохода – подальше от светлой дыры. Нога уже почти не болела, и Невзора пошевелилась осторожно. Размира не проснулась.

Сев, Невзора осмотрела себя – руки, ноги, туловище, ощупала лицо. Человек. Ни шерсти, ни вытянутой волчьей морды. Но слабость и дурнота ушли, силы вернулись, только в голове немножко звенело, да живот подвело от голода. Зверского! Невзора сожрала бы сейчас целого быка и не подавилась. Вот только где его взять?

На листьях лопуха рядом с ней лежали куски мяса. Ёрш выделил ей долю? Или, может быть, Размира принесла? Невзора обнюхала мясо. На нём был запах Размиры, и охотница улыбнулась. Костёр разводить было неохота, да и солнечное пятно наверху – слишком слепящее, чтоб туда соваться за дровами... Холодок пробежал по лопаткам: похоже, превращение завершилось, раз глаза стали так чувствительны, а при виде сырого мяса текли слюнки. Она бы и так его съела, не поджаривая. Заурчав, Невзора вонзила зубы в сочную плоть. Уррр, слишком вкусно, чтобы портить огнём. Внутренний зверь вздыбился, кровожадно скаля пасть, и жадно набросился на пищу.

Чувствовала она себя почти прекрасно, но ногу ещё берегла, не решалась вставать. Сытое нутро совершенно успокоилось, и Невзора поражалась самой себе: не только телесное самочувствие поправилось, но и от былых душевных страданий не осталось следа. Всё вдруг встало на свои места. Зверь всегда жил в ней, с людьми её держала только человеческая оболочка, так о чём же горевать? Ничего существенно не изменилось.

«Ладушка», – заныло сердце. Но ныло оно слабо, будто солнечный свет из отверстия в потолке приглушал тоску. Зверь не скучал по сестре, но человеческая часть Невзоры всполошилась: неужто Ладушке суждено уйти из её сердца, изгладиться из памяти? Неужели звериная суть убьёт любовь к ней? Нет, такого нельзя допускать! Нужно помнить, нужно любить! Да, больно. Пусть. Если эта боль – всё, что у неё осталось от Ладушки, она будет носить её в себе вечно.

Закрыв глаза, Невзора мысленно ласкала образ сестрицы, гладила ладонями шелковистые волосы и нежные щёки. Не потерять, только бы не потерять это! Не озвереть полностью, не жить лишь потребностями утробы. Искра человеческого должна оставаться. Размиру держали дети, а у Невзоры была Ладушка.

А вот Лелюшку, похоже, уже не держало ничто. С наступлением ночи Ёрш, проверив  ногу Невзоры, решил, что новенькая уже может отправляться на охоту вместе со всеми.

– Ты здорова. Отдохнула – и будет с тебя. Ступай пропитание добывать, дармоедов не держим.

Скорость заживления увечий поражала воображение. Нога стала целёхонька, будто Невзора её и не ломала. В эту ночь её внутренний зверь наконец обрёл соответствующий внешний облик.

Это было очень легко. Кувырок через голову – и Невзора уже бежала на четырёх лапах, как будто всю жизнь была волком. Тонкий слой хмари стлался по земле мерцающей радужной плёночкой, ускоряя бег в разы, и теперь охотница не отставала от новообретённых сородичей. Вместо одежды её грела густая чёрная шерсть.

«Ну, как оно?» – подмигнула бежавшая рядом Лелюшка; это движение глаза только и  осталось в ней от человека: обычные волки не умели так делать, а вот у оборотней морды были не в пример выразительнее и подвижнее.