– Значит, оборотней не боишься? – усмехнулась она.

Получился как бы намёк на ту давнюю связь, и Забава, будто её кнутом стегнули, страдальчески закрыла глаза и отвернулась.

– Нет, моя хорошая, я тебя не сужу. Мне это неважно. – Не зная, как загладить неловкие слова, Невзора повернула её лицо к себе, заглянула в глаза, приподняла угол своего жёсткого рта. – Мне тебя подруга твоя, Лада, сватает. Сводница этакая... Говорит, хорошая ты. Я её мнению доверяю. Она просто так болтать не станет. Пойдёшь со мной жить?

Забава только ресницами затрепетала. Её дыхание ещё подрагивало от выпитой крови, в теле происходила какая-то борьба. Невзора легонько сжала тонкую, хрупкую руку с голубой сетью выпуклых жилок и торчащими косточками запястья, накрыла сверху другой ладонью.

– Ты не бойся меня. Я тебя не обижу и не обману. Я ж не ради баловства пришла, а в жёны тебя позвать. Моё слово надёжное: коли возьму к себе, то уж не брошу. Беречь стану, руки на тебя не подыму.

– Страшная ты... – Забава зябко дрожала, но в её зрачках зрело что-то новое – тёплые искорки, как от печного пламени.

– Да, на вид я зверь зверем, – согласилась Невзора без обиды. – Вроде и красоту наводила, старалась... Что поделать – нового лица не вылепить, уж какое есть. Только ты по виду-то не суди. Бывает и так: лицо пригожее, а душа гнилая. И наоборот тоже случается: облик жуткий, но сердце – человеческое. Семья у меня есть: сын, дочь, брат, две невестки, зять, внуки. Супруги только не хватает – половинки моей. Подумай, голубка. Через седмицу за ответом приду. Выздоравливай.

Легонько поцеловав Забаву в лоб, она ушла. Дома она предупредила, что их семья, возможно, вскоре в очередной раз пополнится. Она была главой их маленькой стаи, ей не перечили. Только Гюрей на правах старшего брата спорил порой, но так, не всерьёз – лишь бы поворчать. Сам он на вожака не тянул, нрав у него был мрачный, брюзгливый, но по своей сути – подчиняющийся более сильной воле. Он буркнул что-то насчёт тесноты, но его никто не поддержал, и он смолк.

– Может, ещё и не согласится, – сказала Невзора.

За семь дней щёки опять заросли, и она снова выскребла их до синевы, передние пряди своей непослушной гривы заплела в тонкие косицы, к которым прицепила алые деревянные бусины, а лоб обвязала очельем с пуховками из заячьих хвостиков на висках. В заострённые звериные уши вдела янтарные серьги, обулась в красивые сапоги и снова затянула на поясе яркий кушак. Спросила у дочери:

– Что, всё равно я страшная, дитятко?

Люта засмеялась:

– Матушка, ты самая лучшая!

– Так то – для тебя, – усмехнулась Невзора, поцеловав её. – А вот избранница, кажется, меня боится.

– Ничего, поближе тебя узнает – перестанет бояться. И полюбит, – с уверенностью сказала дочь.

Была Люта наполовину навья, и что-то иномирное порой сквозило в ней. Её, пригожую и светлую обликом, улыбка красила ещё больше, а у Невзоры, сколько ни старайся, сколько ни криви неподатливый, твёрдый рот, всё выходил оскал волчий. Ничем не смягчалось свирепое лицо, и шрам не спрячешь, да и глаза другие не поставишь. Сколько ни наряжайся, сколько ни прихорашивайся, миловидной стать не получалось. Волка и в овечьей шкуре клыки выдают.

Дверь ей открыла преобразившаяся Забава. Невзора обомлела, увидев на пороге вместо угасающей, печальной вдовы цветущую молодую женщину. Кровь оборотня сотворила с ней чудо: на щеках рдела мягкая утренняя заря, глаза сияли уютными искорками домашнего очага, стан выпрямился, поступь наполнилась живой быстротой. Начавшая блёкнуть краса распустилась, расцвела с новой силой, а в глубине нежно-застенчивых глаз раскрывалась светлая, умеющая любить душа.