– Рада, что полегчало тебе, голубка, – только и проговорила женщина-оборотень, залюбовавшись невольно и ощутив прилив тепла к сердцу. – Ожила, похорошела.

Наверно, ласковое восхищение отразилось в её взгляде, потому что Забава засмущалась, отведя глаза и чуть отвернув голову. Но то было не пугливо-неприязненное смущение, а женственно-игривое, приглашающее, в нём маленьким тонким лучиком мерцала-переливалась робкая благосклонность. Уголки её губ дрожали, ресницы порхали бабочками, и в душу Невзоре закралась вдруг улыбка: «Это что ж, заигрывает она со мной?» «Ах ты... пташка», – вертелось на языке, но это словечко, должно быть, употребляла Лелюшка, и оно не годилось. Невзора молчала, перебирая все ласкательные слова и никак не находя подходящего.

– Да, вернулось ко мне здравие... Благодарю тебя, – пролепетала Забава тихо, с улыбчивым светом в глазах.

– Ну что? Каков ответ твой? – усмехнулась Невзора.

Забава помолчала, пряча взгляд, потом вскинула ресницы, потрогала косички своей клыкастой целительницы, поиграла бусинами на них.

– Согласна я. Бери меня в жёны.

– Ну, коли согласна, так поцелуй меня, невеста моя.

Усмешка мерцала только в глазах Невзоры, а губы оставались сжатыми. Склонившись, она приблизила их к тёплым, трепещущим устам Забавы. Их нежное, как весенний ветерок, дыхание касалось её сурового рта, а она терпеливо ждала, не торопя Забаву. Приблизив губы ещё чуть-чуть и приоткрыв их, она наконец ощутила робкую влажную ласку. Невзора приняла её тихонько, чтоб не спугнуть; осторожно заскользила ладонями вокруг гибкого стана Забавы, привлекая к себе ближе. Только ощутив лёгкие объятия женских рук на себе, она проникла поцелуем глубже, завладела робкими устами, догнала и поймала испуганно отпрянувший язычок. Она прижала Забаву к груди, посылая ей мыслеречь: «Не бойся, голубка, верь мне», – и та доверилась, прильнула, отвечая на поцелуй и устремляясь ему навстречу. Она трепетала, её сердце колотилось, и Невзору обожгло ласковым огнём желания.

– Сладко ты целуешь, – прошептала Забава, когда их губы разомкнулись. – И в объятиях твоих мне хорошо.

В следующий миг её ноги оторвались от пола: она очутилась на руках у Невзоры.

– Вот так носить буду, – сказала женщина-оборотень. – Ножкам твоим озябнуть не дам, сердечко твоё не раню. Но и ты меня приласкай и согрей.

Губы Забавы заскользили вдоль её шрама, руки обвились вокруг плеч и шеи.

– У меня банька истоплена... Попарься, гостья дорогая.

– А ты меня веничком побалуешь? – улыбнулась женщина-оборотень.

На щеках Забавы рдели розовые пятнышки.

– И перину пуховую постелила – бережёную, ещё с приданого осталась, – добавила она чуть слышно.

На эту приберегаемую для торжественных случаев перину Невзора уложила Забаву – тоже торжественно, бережно и ласково, донеся от самой бани до постели на руках. Та застенчиво куталась в чистую нательную сорочку, но Невзора не позволила ей остаться одетой. Обе нагие, они переплелись в объятиях. Невзора окутывала и согревала Забаву своим телом, а та, прижавшись, скользила ладошкой по её плечу, по спине, изучала тугую броню мышц.

– Сильная какая...

– А у тебя косточки одни, – проговорила женщина-оборотень, боясь покрепче навалиться на выступающие хрупкие рёбра, обтянутые кожей. – Ничего, откормим.

Не умела она говорить приятные слова женщинам, что поделать... Но Забава, простая душа, кажется, не обиделась. Рука её поднялась и нежно помяла, почесала острое ухо Невзоры, потеребила шерстяную кисточку на нём. Женщина-оборотень пошевелила ухом, и Забава тихонько рассмеялась.

– Ой.